— Это все?
— Тут такая Штука, Вера… Можно я тоже «ты» буду говорить?.. Я ведь в тебя влюбился. Это, оказывается, так больно. Я раньше не верил, что так бывает. А теперь даже деться некуда. Пожаловаться некому. Давай я подожду на кухне, пока художник уйдет?
Вера теребила ворот платья, пристально на него смотрела, как на выходца с того света. Сергей все же протянул руки, на мгновение успел ощутить пальцами тугую, живую ее плоть. Она, фыркнув по-кошачьи, вывернулась, распахнула входную дверь.
— Ах, какие мы, оказывается, резвые. Мы, кажется, привыкли к легким победам, да?
— Ни к чему я не привык, видимость одна. Только ты меня, пожалуйста, не прогоняй.
— Ступай, Сергей, ступай! Прошу тебя по-хорошему!
Ее голос, разгневанный, по-прежнему звучал для него чарующей музыкой. Это было волшебство, затеянное дьяволом. Он боком протиснулся в дверь, побрел к лестнице. Оглянулся. Или показалось ему, что оглянулся, потому что ничего не увидел. Глухие, серые стены, запертые двери.
На улице сел на первую попавшуюся скамейку. Ноги плохо держали. Небосвод над Москвой опустился низко в этот вечерний час и коснулся его затылка влажным сквознячком. Он поежился, втянул голову в плечи.
Он задумался о себе с неприязнью. «Какой-то собачий бред, — подумал с горечью. — Чужая, почти пожилая женщина вдруг оказалась мне необходимой и так легко навязала свою волю. Вот одна из таинственных загадок бытия… Но что же мне теперь делать?..»
Стыд от того, что его так запросто вышвырнули за дверь, перегорел, вылился в кисловатую тошноту. Он никак не мог сосредоточиться и найти хоть какое-то логичное объяснение происходящему. Неясное предчувствие беды томило его. Разум впервые оказался негодным советчиком. Привычное, понятное течение времени повернуло вспять. Он пытался сопротивляться и вдруг со страхом обнаружил, что его пальцы, которыми он вцепился в скамейку, посинели и заныли от напрасного, бессмысленного усилия…
Дождалась сына Катерина Васильевна за полночь. Она его упрекать и расспрашивать не стала, поостереглась, чай поставила.
— Ну, чего ты, мама, ложись!
— Да мне тоже горяченького захотелось. Уф, озябла! Ты не заболел, Сережик?
— Нет.
У сына лицо пустое, унылое. Когда у него такое лицо, лучше к нему с расспросами не набиваться, ничего доброго не услышишь, а сама заведешься. Все же не выдержала, заметила с обидой:
— Ты бы, наверное, позвонить-то мог, предупредить?
Он взглянул строго.
— Значит, не мог.
Катерина Васильевна напряглась.
