Дуся разоткровенничалась, вроде как загодя понимала, что между ними ничего и быть не может. Но Митька-то угадывал, как ей горько признаваться в этом, как обидно глядеть на подружек, более удачливых на нынешнюю ночь в любви. И то еще угадывал он, что Дуся ежели кому в жены достанется, то принесет хорошему человеку счастье на всю жизнь. Он так и сказал ей.
— До чего же верно ты мою душу понял, Митя!
Он положил руку ей на плечи и по-дружески сказал:
— Славная ты девка, Дуся. Хорошо с тобой, спокойно.
Возвращались они в барак перед рассветом, когда сосны стояли по колено в тумане. Едва только приблизились к изгороди, увидели посреди двора женщину в голубой кофтенке. Она пошла им навстречу и потребовала:
— Погоди-ка, Дмитрий! — и поглядела на его спутницу: — Слышь, Дуська, надо мне два слова ему сказать. Как ты?
— У меня чего спрашивать? Не жена я ему. — По ее голосу Митька угадал, что опасается Дуся оставлять его наедине с поварихой, вроде как ревнует.
По совести говоря, Митьке и самому не больно по душе было оставаться с Валькой с глазу на глаз. Была она чересчур падка на мужиков. Это от нее прямо-таки вроде жара от раскаленного утюга распространялось. Так что ежели бы не провел ночь у поварихи Славка, ни под каким видом не согласился бы он Дусю огорчать.
О таком и вспоминать совестно. А ведь в ночном лесу он от всей души уверял новую свою возлюбленную, что ежели вернется с фронта живым, то непременно отыщет ее в Грязях и никакая другая девка будет ему не нужна. Оттого об этом вспоминать совестно, что она, Дуся-то, и в эту ночь и позднее верила каждому его слову. А на фронте, когда после прощания и месяца не прошло, он вчистую позабыл и обещания свои, и саму Дусю. Вот чего слова его стоили!
В тот же предрассветный час, оказавшись наедине с поварихой Валькой на воле возле барака, Митька тоскливо глядел на дверь, за которой пропала Дуся, и молча дожидался начала разговора. Лишь только после того как за Дусей закрылась дверь, Валька начала говорить.
Чудно было слушать ее. Материлась она похлеще иного мужика. Славке, прикинул Митька, это было вроде как горчица в компоте. Матерщины Горелов не терпел вовсе.
По словам поварихи получалось, что, едва только Митька ушел от них (Валька нисколько от него не таилась и не старалась найти слова поприличнее), она к своему кавалеру поближе подвинулась. В глаза ему заглядывает, ждет, когда он игру с ней затеет. А Славка давай поварихе стих собственного сочинения читать о верности и любви беззаветной. Вот, значит, чего он в землянке-то писал!
