Барак оказался похожим в середке на марьинский клуб, где Митька едва ли не каждый день бывал перед призывом. И тут, как и там, висел большой красный лозунг: «Все — для фронта, все — для победы!», и тут прибиты были к стенам портреты вождей и яркие плакаты. В бараке, однако, не скамьи стояли, как в Марьинском клубе, а железные кровати да тумбочки. Повсюду, куда ни глянешь, белели занавески, а на тумбочках стояли полевые цветы. Над кроватями по стенам были развешаны фотографии, открытки, кружева.
В дальнем углу — в марьинском клубе на месте этом установлен стол под красной материей — собралось довольно много народу. Хозяйки и ребята из штабной батареи успели уже, видать, перезнакомиться и разбились на парочки. На стене в том углу висела гитара с голубой лентой на грифе.
Покуда пришедшие позднее других Федосов и Горелов топтались у дверей, высматривая оттуда Славкину чернявую, в углу под гитарой ребятки не терялись. Там уж сидели с девками в обнимку, и оттуда был слышен смех, визгливые выкрики. Грудастая девка в белой тесной кофтенке сняла со стены гитару, обвела властным взглядом притихших вмиг соседок и гостей, задела пальцами струны и стала петь низким густым голосом, протяжно и самозабвенно:
О чем, дева, плачешь?
О чем, дева, плачешь?
О-о чем, дева, пла-ачешь,
О-о чем слезы льешь?..
Девки и солдатики подхватили, и барак загремел:
По Дону гуляет,
По Дону гуляет,
По-о Дону гу-уляет
Ка-азак молодой…
В угол, где гремела песня, потянулись остальные обитательницы барака со своими гостями. А Славка и Митька все стояли у двери, вроде как забрели не туда. Вглядывались в лица, освещенные керосиновой лампой, но чернявой нигде не было. Славка бормотал расстроенно!
— Где же она, черт ее возьми? Пригласила!.. Митьке стало жаль друга, и он отправился по проходу между кроватями на поиски чернявой. Поближе к углу, откуда неслось: «Цыганка гадала, цыганка гадала…» — Митька приметил девку, одиноко сидящую на кровати. Вроде как не с руки было расспрашивать ее, как отыскать более удачливую подругу. Митька был, однако, так занят мыслями о друге, что и не приметил, как вспыхнула девка, когда он подсел к ней. Позднее уж, как у них с Дусей любовь закрутилась, припоминал он, что она сразу к нему потянулась, что и в тот первый вечер глазенки ее ровно искорки засветились. Больно уж некрасива была она, его Дуся. После он вроде как сжалился над ней…
А тогда Митька держал в мыслях только одно — как найти чернявую? До никому не глянувшейся девки ему не было никакого дела. Посидел рядышком чуток, спросил, как звать, сам назвался, руку для порядка протянул, пожал забившуюся, ровно снятая с крючка рыба, руку.
