— Ладно, батя.
— А то ить могут пойти по другому разу за хлебом. Да и войсковой старшина Силантий Лазарев объявился, мыкается с карательным отрядом хоть и без толку, а и ему хлеб нужон, не погребует и к своим в закрома полезть. Ежели будет к себе в отряд звать — не ходи. Отряда ихнего — горсточка.
— Я походил, батя, хватит.
…Завернул к Игнату Сысой. В белой рубахе, в скрипучих сапогах — так, бывало, ходил на игрища. За плечом торчал ствол ружья. В руке — сумка.
— Здорово, годок! — вскрикнул Сысой с порога. Он улыбался, но было заметно, что чем-то озабочен сверстник. Присел к столу, начал выспрашивать: — Ну, как ты там, на том хуторке?
— Вылечили добрые люди. Спасибо и тебе, что середь поля не бросил.
— Да ты что! Как я мог своего!.. Да я за друга!.. Ох… — Сысой ухватился за ворот рубахи. — Игнаха, набедовался и я по горло. Нагляделся крови, натерпелся страху. Повидал и раненых и больных. К генералу Мамонтову пробирался, да заблудился и угодил к батьке Махно. Слыхал про такого?
— Нет.
— Вредный хохол. Ну и армия у него! Орут во всю глотку: «Мы за вольные трудовые Советы!» — а сами гребут и живое и мертвое — и в хохлацких слободах, и в казачьих хуторах без разбору. Бандиты. Им лишь бы пожрать да напиться. Послужил я у них малость, обгляделся, а потом тягу домой дал.
— Притихли казачата. Видать по всему — покорились и примирились. — Игнат вопросительно поглядел на Сысоя.
— Ничего, скоро все прояснится. — Сысой головой покрутил. — Ха-ха… Смехота. Иду мимо Совета, а там скандал. Схватились голоштанные — давать землю на девчат и баб или нет? Ну, и жизнь пошла развеселая. Красная Армия за мешочниками-менялами гоняется, милиционеры гребут хлеб из амбаров, а работать некому…
Посидели в томительном, неловком молчанье.
— Пойдем на охоту, а? Может, зайчишка косой встренстся, так подморгнем ему. В степи веселей. Отдохнем малость. Хоть не будем видать хуторской колготы.
— Какие теперь зайцы? — вздохнул Игнат и недоверчиво поглядел на сверстника. — При такой-то жизни…
— Пойдем, хоть проветримся, — Сысой подмигнул и покосился на Пелагею.
Игнат поднялся.
На окраине хутора было тихо, безлюдно, лишь у Совета, у бывших лавчонок вскипал и затихал гомон.
— Казарочка вчера обиду вылил, — посмеялся Сысой. — Говорит, мой отец хутор своими руками построил, каждому хозяину угождал, а вы нас в казаки не приняли. Теперь, говорит, я наравне со всеми. Как ему поравняться с нами хочется. Ха, чудак. Казак, он казаком до смерти останется.
