— Нет.
— Вон как. Можно и ноги вытянуть… от такого занятья. — Назарьев свесил голову, поглядел на разбитые ботинки братишки.
Демочка поднялся, потоптался нетерпеливо.
— Пойду я.
— Поел бы… — Пелагея чашками загремела.
— Да нет. Некогда. Я как-нибудь… по свободе.
Когда ушел парнишка, угрюмо попрощавшись, Пелагея сказала, как бы извиняясь за шалость родственника:
— Он ить, Демочка, в какой-то Союз молодежи записался.
— Во-от ка-ак… — Игнат приподнялся, опершись на локоть. — Не делом занимается. Беспризорники снимут с него последние штаны. Научат курить, ругаться. А что они в том союзе делают? Кто они такие?
— Ребятишки. Властям помогают.
— Это вроде послушников, что ли? Задурили парнишке голову.
— Ермачок у них за главного.
Отдалялся, уходил Демочка. В каком-то союзе… И не подумал про то, а как на это поглядит старший брат. Вот и началось то самовольство, какого так боялся Игнат. Власти заставили, не иначе, а он рад делу. Но небось не понял толком, нужно это или нет. Чтоб от других не отставать, в кучке с ребятами быть. Одичал в степи. А в случае какой заварухи могет и против брата пойти. Научат старшие. Были же в отрядах красных совсем пацаны. Вот как заворачивает жизнь. А ведь Игнат когда-то нянчил Демочку…
«По крови мы — свои, даже, говорят, похожи, а вот тропками пошли разными», — дивился Игнат.
В постель лег Назарьев рано, едва смерклось, и почти до полночи виделась ему Любава в гимнастерке и тяжелых солдатских сапогах, кричащая с трибуны. Кто-то хлопает ей в ладоши, подобострастно заглядывает в глаза, а кое-кто, ухмыляясь, ждет, как бы оглушить ее в темном проулке. Смелая, не боится в такую пору по хуторам мыкаться.
Узнав о возвращении сына, наведался отец. Похудевший и постаревший, с бородкой острым клинышком, виски белые, будто намылил их и умыться забыл. Раньше он брился усердно, косоротясь перед зеркалом. Игнат отшатнулся, увидев отца таким. Протянул старик руки, как слепой, облобызал сына. Обмяк бывалый казак, заводила, балагур и гуляка. Никогда, сколько помнит Игнат, отец не унывал при неудачах. Гарцевал на коне лихо, песни развеселые пел. Он всегда верил в успех, в силу свою недюжинную и в драке, и в сделке, и в пору страдную в поле. И вот теперь… Глотая слезы, прошептал:
— Не думал живым увидать. Эх, жизнь! — И сморщилось стариковское лицо, в бороде застряли, запутались капельки слез. Он оглядел удовлетворенно комнаты, вздохнул: — Хорошо, что за границу не убег, побирался бы теперь.
