Подговаривал Сысой Игната:
— А может, махнем по шахтерским поселкам? Хоть поглядим, что за хутором делается. Иной раз такая охотка возьмет — скакать, рубить… И, знаешь, — Сысой пальцами пошевелил, — пострелять хочется, на курок нажать. Твои руки не зудятся? А то — давай. Один раз живем. Поедем? Да найдем Любаву-беглянку. Ну? То-то будет разговор по душам.
— Нет, не поеду, — отказывался Игнат, не глядя на Сысоя и злясь на то, что ему напомнили о былом. — Пострелять… Кой-кто могет и по тебе стрельнуть. То-то и оно, что один раз живем.
— А кем она, Любава, тебе доводится? Ха-ха… Сестра? Золовка? — издевался Шутов. Ты хоть бы к кому-нибудь прислонялся. К своим — староверам, что ли. Хе-хе… Они молельный дом открыли. Сбегаются туда по ночам, как колдуны. Давай. Бороду отпустишь.
Игнат сторонился Сысоя и его дружков, не прислонялся ни к кому. Теперь по вечерам он уже не брал с собою сеть, не скрываясь, начищал сапоги, прихорашивался и уходил молча.
У красных лавок торговали допоздна. Вечером сбегались казаки в укромные уголки — под раскидистую грушу на полянке или на берег Ольховой в кусты. Ребятишки, зарабатывая на конфеты, шустро шныряли с бутылками от лавки до прибрежных кустов.
Усаживались хуторяне кругом и пили из одного стакана, по кругу.
— Чего не гулять — налог в пять раз меньше.
— Новая… как ее… экономическая политика.
— При таком урожае грех не выпить.
— Хватит, поголодали.
— Я, братцы, с деньгами, как на клопах сплю.
— Слыхал я, коммунии и артели разгоняют, по-старому жить будем.
— Брехня. Не вернуть старого.
— Я утром как проснусь, перво-наперво на кочережку гляжу. Ежели не погнута, стало быть, баба вчера не била.
— Га-га…
— А я вчера спьяну свяченую воду выжрал. Было мне от старухи руганцев.
— Свяченую воду — не беда. Свяченая все ж. Я в потемках хватанул бутылку, глотнул было, а в ней — пиявки. Заорал я с испугу, и баба моя — в крик, дети проснулись.
— Не отвернуло душу от бутылки.
— Покупай — увидишь.
Игнат, в белой рубахе, отглаженных штанах, подсаживался к хуторянам, не пил и не ел, вроде как на интересное представление глядел.
— Игнаха, на-ка, опрокинь, — совали стакан.
— Не хочу.
— Как это — не хочу? А я завсегда хочу.
— Я свою долю выпил.
— Игнаха погулял.
— Может, ты хворый?
Когда ребятишки уставали бегать от лавки к берегу, казаки обнимались, целовались, слюнявя друг друга.
— Ты старовер, а я православный. Всю жизнь поврозь пили.
— Советская власть всех поравняла.
— Приголубим по единой.
