Игнат не мог представить, чтобы обедал он по звонку в коммуне, с утра до вечера колготился в такой ораве, пахал свою землю да выслушивал всякие понукания и наставления от бывшего работника, а то и вовсе от пришлого, иногороднего лаптежника, шлялся по степи в субботники и по распоряжению земотдела вылавливал бы хомяков и сусликов.
Не раз жаловался на судьбу свою присмиревший и растерянный Матвей Кулагин.
— Баба-то моя в женотдел подалась. Вот уж не думал. Тихоней была, а теперь… А я вот никуда прислониться не могу. — Красный чуб у Кулагина свисал мокрой тряпочкой, глаза чего-то искали. Говорил он торопливо, с оглядкой. — Ты гуляешь, тебе легче, а я… Баба моя злючая стала, как волчица. Не пойдешь, говорит, работать в артель, топором зарублю.
— Шуткует небось…
— Черт знает, что у нее на уме. Я теперь под кроватью сплю, ить там, в случае чего, топором не размахнешься. А по краю кабаками загораживаюсь. Живу, как в тюрьме, живу на земле украдкою. Может, уедем куда, а? В леса, в горы. Не пропадем. Там будем со всеми одинаковые.
— Какие ж одинаковые, когда будем пришлые. Вроде беженцев.
— А не то на север…
Игнат глядел на бывшего бравого командира и диву давался: опустились у Матвея плечи, сгорбатился он больше прежнего. Не понимал Назарьев неуспокоенности, тихого бунта Кулагина — ведь ничегошеньки не имел Матвей в добрые старые времена — ни земли, ни быков, ни справного хозяйства. Но и никогда не работал. Лихо скакал, брал призы, в табунах случал кобылиц с породистыми жеребцами, на ярмарках помогал богатым хозяевам выгодно продать скотину. Легко и беззаботно жил Матвей, гулял, не отягощая себя заботами хлеборобскими. «На север… — посмеялся про себя Игнат. — Погибнешь там со своей ухваткой. Там надо работать, а не на коне красоваться». Спросил Кулагина:
— А ты чего это вздумал? Чего ты-то потерял?
— Славу казачью, вот что! — Кулагин расправил плечи, голову задрал. — Я кровь проливал. Крест Георгиевский мне… — Матвей оглянулся, перешел на шепот, — сам генерал… цеплял. Поравняли теперь всех, сволочи. Давай уедем, где людей меньше. Там власти не так давят.
— Не поеду. На своей земле и умирать легче. Не неволят уходить, так чего ж мыкаться.
— Не бьют, не измываются, а жить в тягость.
— Потерпим, а потом… — неопределенно и уж ничего не ожидая и ни на что не надеясь, сказал Игнат.
— Перемены к хорошему не жди. Оседлали они своего нахрапистого коня, теперь не слезут.
Не предвидел добрых перемен и Игнат.
