Назарьев поднялся, хватаясь за спинку кровати, за угол стола, встряхивая головой. Не во сне ли все происходит? Выглянул в окно. Под ним никого не было, только вяло и безмолвно покачивалась ветка молодой груши.
Проголодавшись, Игнат сам лез в курятник, собирал в гнездах свежие яйца и жадно глотал тягучий белок. А когда Пелагея мельтешила перед глазами, лез за стол, облокачивался и ничего не просил, ждал. Жена подавала на стол молча. Игнат ел и, если чувствовал, что не наедался, шумно скреб дно чашки, давая этим понять, что надо подлить.
Пелагея рядом не садилась. Она ела на кухне, стряпая, или жевала на ходу; подоив корову, пила молоко в сарае, черпая из ведра кружкой.
Изредка, не глядя мужу в глаза, будто между прочим, Пелагея сообщала:
— Приходил вчера Демочка. Повидаться хотел. Я сказала, что ты хвораешь.
Припомнила недовольно:
— Сысой на проулке допытывался, записался ты в коммунию или нет? Сказала, что разговору про это не было.
В одно утро, когда Игнат отлеживался от похмельной бессонной ночи, влетел к нему взбудораженный Сысой.
— Лежишь, да? Эх ты. Дела надо делать!
— Какие?
— Наши дела, — Сысой не садился, вышагивал из угла в угол. — Ты где пропадаешь? Не видно на хуторе. Я уж думал, не за границу ты подался?
— Нечего мне за границами делать!
— Ты давай-ка, поднимайся!
— Зачем?
— К нам пойдем, дело обговорим. Мы, понимаешь, записали тебя в свою компанию.
— В какую? — Игнат приподнялся на локтях.
— Посоветовались мы дома, ну и порешили… да… Чтоб не косились на нас большевики, мы — за них вроде… Мол, подумали крепко — к Советской власти прислоняться надо… Большие дела, они не сразу делаются. Верно? Потерпим немного. Выжить надо. Вот что, — Сысой склонился над столом, зашептал: — В коммунию нашу трудовую пойдешь? Я и батя сколачиваем.
По тому, как прищуривался и заговорщически говорил Сысой, Игнат почувствовал что-то недоброе в этом приглашении, какой-то подвох. Отворачиваясь к стене, сказал:
— Ну и придумал. Не хочу. И так проживу. Без коммуний.
— Что делать будешь?
— Не знаю.
Приходил тесть, недавно побывавший на съезде донского казачества в Москве. Скрывая светящуюся в глазах радость, боясь того, что эту радость увидит в нем Игнат, ждал слова от зятя. Иной раз осмеливался, спрашивал:
— Ну, как дальше жить думаете?
— Жизнь сама укажет, — неохотно отвечал Назарьев.
— Она к тому указывает, что скоро вся земля будет обчей.
— В коммунию к вам, что ли?
— А хоть бы и в коммунию. Да не в такую, что Сысой с батянькой сделали. Хитрецы. И тут удумали свой норов показать. Ссуду получили от государства, наняли работников, что голодные с севера приехали, и командуют над ними. Опять они — хозяева.
