— Ишь чего захотел!
— Им — дай, а сам голодный сиди?
— «Мы поручились за вас, товарищи трудовые земледельцы, перед рабочими и красноармейскими депутатами в том, что вы не потерпите в своей среде спекулянтов, скрывающих хлеб…»
— Ты что, пришел смуту наводить? А то мы — живо…
— Сядь!
— Где мы возьмем хлеб?
— Хлеб, он, может, и есть, но ты поначалу покажи нам ту хорошую жизнь, какую сулил. Покажи. А уж мы поглядим.
— Ишь, слезу пустили.
— Нужда заставит сопливого целовать.
— На чужой каравай рот не разевай.
— Сами рабочие заварили кашу, а расхлебывать…
— А расхлебывать-то, выходит, и нечего.
— Га-га-га…
— Может, поголодают да и одумаются, отменют своя декреты. Мы — погодим.
Назарьев обвел сидящих долгим тяжелым взглядом, сказал:
— Мы — погодим.
Приходила на огонек Акулина, бывшая полюбовница отца Игната. Раздобревшая, круглолицая — ее будто сторонкой обходили все невзгоды и неурядицы жизни, — складывала руки на высокой груди, насмешливо глядела на гуляющих.
— Как же дальше казачество жить будет? — спрашивал Игнат.
— Жить будем и гулять будем!
— Ты, Игнаша, за всех не скорби. Об себе думай, — советовала Акулина. — Привози зернеца, вот и будет тебе самая развеселая жизнь. — Акулина кивала на мутную бутыль самогона.
— Уходи отсюдова, сволочь! — Игнат бил трехпалым кулаком по столу. — Думаешь, и я буду тебе мешками возить? Привыкла обдирать Назарьевых.
— Нужон ты мне… Фу, такой же взгальный, как и батя. — Акулина передергивала плечами.
— Уходи! Гадюка!
— Игнаша, ты выпей, может, помягчеешь.
Сотрясался от выстуков стол, брякала посуда. Трескалась печь, осыпалась на пол и растаптывалась желтая глина.
— Давай, сыпь! Подсыпай!
— Где пьют, там танцуют и поют!
Один из молодых безусых казачков, напиваясь, грозился: «Застрелюсь!» Но стрелял в потолок и валился на пол. Его, бесчувственного, заталкивали под лавку.
Пили и ели жадно, веселились до остервенения, до упаду, будто завтра умрут.
— Эх, кончилась жизнь! — плакал бородатый казак и лез рукою в чашку с капустой.
— Ты чего слюни распустил? — весело спрашивала Акулина. — А ну, девки, — она подмаргивала подругам, выходила на середину комнаты, подбоченивалась и шла в пляс. Под кофтой колыхалась полная грудь.
Эх, пить будем и гулять будем!
Акулина часто выстукивала каблуками, кружилась, выпевала:
Эх, я с донскими казаками
Пропила арбу с быками…
— Вот это по-нашенски!
— Ну и Акулина! Статью хороша и веселая. С такой не уснешь.
— Молодец баба. Выпей, милушка.
— У Гаврилы Назарьева глаз востер.
