— Танцуйте, сволочи! Может, уж и не придется весело пожить!
На первый день пасхи девки завалили стол мочеными яблоками, квашеной капустой, огурцами. Поволокли из погребов соленые арбузы, выскребли в закромах амбаров муку, напекли высокие сдобные хлебы. Пили и орали, не таясь, при распахнутых окнах.
За длинный стол в зальной комнате усаживались чинно, молчаливо, подпоясанные и застегнутые. После первой рюмки развязывался разговор.
— Как будем жить, а?
— Как пресвятая мать-богородица укажет.
— Жди, она укажет.
— Дай-ка бумажки, закурить твоего табачку, а то по привычке забыл дома спички.
— Выпить бы кружечку, да полюбить подружечку.
— Не лезь, не лезь, — тихо просил девичий голос.
— Краснова, говорят, побоку, прогнали.
— Сам генерал Антон Иванович Деникин за дело взялся.
— На Москву походом собирается.
— Дай-то бог…
— Не лезь. Господи, ну какой ты казак, ежели не куришь. От тебя борщом пахнет.
— Дура. С пчелой поведешься — в меду будешь, а с жуком…
— Верна-а…
— Если умом пораскинуть, так не в генералах дело.
— А в чем?
— Ти-хо, — вставлял захмелевший Игнат.
Умолкали ненадолго, пили опять, ели.
— Самогону-то бутыли какие, аж страшно.
— Ежели его в стаканы разлить, не так и страшно.
— Мы — сыны тихого Дона! Мы-ы… — расплескивая из рюмки, хвастал бородатый казак.
— Не тот ныне Дон! Ох, не тот!
Худой желтый казачок наливал самогон не в рюмку, а в сладкий надкушенный стручковый перец, выливал самогон в рот и, шумно хрустя, заедал рюмкой-перцем.
— Игнат! Игнат, уйдем за границу, а? Верный человек есть, проведет.
— Нет, я тут помирать буду, на родной Ольховой.
— Зря.
— Федяшка, ты женись вот на этой, на Стешке. Она бабочка хорошая, хлопотливая и по ночам не храпит.
— Бессовестный. Залил зенки.
— Ха-ха…
— Ну-ка, хватанем молочка из-под бешеной коровки.
— Эх, покатилась, как брехня по хутору.
Изредка в просторный курень вдовы, как в недоступный терем, просачивались настораживающие, беспокойные вести. Как-то молодой вертлявый казачок, непонятно откуда и почему вкатившийся в курень, захмелев, развернул потрепанную газету «Советский Дон», спросил:
— Читали? — поднял острый подбородок. — К нам писано.
— Откуда ты, милок, объявился?
— Про что там?
— Шустрый, видать.
— Читай, а потом эту газетку — на раскурку.
— «Товарищи трудовые казаки и крестьяне Дона!»
— Ну-ну…
— Погоди, а мы — кто?
— Мы — вольные. Эх, пить будем…
— Читай! Да не все подряд. Тут не собранье.
— «Мы, делегаты съезда… убедились в том, что рабочие действительно голодают… но мы убедились также а в том, что главными виновниками являемся мы сами, трудовые земледельцы. Трудовые земледельцы жалуются на то, что они ходят босые и раздетые, не имеют соли, мыла… если вы хотите иметь продукты городской промышленности, сдавайте в Совет народного хозяйства все и всякое сырье».
