– И что?
– Ничего, синьор комиссар, не значится.
– А про другого что сказали?
– Ничего, синьор комиссар.
– Посмотри, нет ли заявлений о пропаже за последнюю неделю, мужчина лет шестидесяти, из особых примет – прооперирована правая нога.
– Я мигом, синьор комиссар.
– Пусть Фацио зайдет ко мне.
Катарелла удивленно вскинул брови.
– Прости, я хотел сказать, Галлуццо.
Сила привычки, ничего не поделать… Монтальбано вдруг почувствовал, как навалилась непонятная тоска.
– Слушаюсь, синьор комиссар.
– Галлу, уточни, сколько магазинов, или как их, контор, в общем, там, где делают педикюр, есть в Вигате и Монтелузе. И еще: узнай, пожалуйста, может, кто-то практикует такую услугу на дому.
– Слушаюсь. А потом?
– А потом узнай, нет ли среди их клиентов мужчины лет шестидесяти, возможно, он немного хромает.
– Точнее описать можете?
– А ты бы мог точнее описать первый труп, вытащенный из колодца?
Только за Галлуццо закрылась дверь, как зазвонил телефон.
– Оперированных шестидесяти лет в пропащих не значится, синьор комиссар, – доложил Катарелла.
Значит, никаких зацепок. И вряд ли они появятся, пока Фацио сам не расскажет, что с ним случилось. Ситуация действовала комиссару на нервы. Должно быть, в былые времена так чувствовал себя капитан парусника, когда ветер стихал, и корабль дрейфовал себе на волнах. Рассказывают, что на флоте в Королевстве обеих Сицилий была традиция: если штиль продолжался долго, требовалось как-то встряхнуть экипаж, чтобы тот окончательно не раскис. «По команде устроить тарарам. Те, кто на носу, перемещаются на корму, а те, кто на корме, – перемещаются на нос. Те, кто в каюте, поднимаются на палубу, а те, кто на палубе, спускаются в каюту». Это бессмысленное перемещение не имело никакой цели. Так, сотрясание воздуха. Если подумать, эта флотская традиция была метафорой бюрократии. Бессмысленное перемещение туда-сюда писем и бумаг. Комиссар решил внести свой вклад в тарарам и сел подписывать документы, загромождавшие стол. «Почему они не кончаются? А вдруг это саморазмножение?» – пришло ему в голову. Клетки делятся, вместо одной становится две. Действительно, некоторые письма были совершенно одинаковыми, менялись только дата и номер протокола.
Синьора Фацио позвонила около шести:
– Меня пустили к нему! Он меня узнал! Представьте, первое, о чем он попросил, – срочно вас увидеть.
– Вы сказали, что я приеду завтра утром?
– Конечно.
Между тем время подошло к восьми. Монтальбано решил, что надо прогуляться. Есть не хотелось, за обедом он съел столько, что спокойно мог обойтись без ужина. Но размять ноги не мешало.
