— С хрена ли ему вообще что-нибудь давать, он что, ловил форель? — Павлик хлопнул ладонью по одной из тушек форели, поддерживая недовольство брата. — Он же сам сказал, что ему от нас не надо ничего!
Митька вздохнул: не поняли, зря, выходит, объяснял, начинай с начала. Но на выручку пришел Олешка, который был постарше братьев, а главное, посмекалистее.
— С того хрена и делиться, дурья твоя башка, — забухтел он. — Он, может, и сказал, а в следующий раз от нас отмахнется либо Андрейкиной артели нашепчет, коли дело подвернется выгодное. И что делать будем? С местными скупниками торг продолжим вести? Подумай хоть, какие возможности открываются!
— А если и продолжим?
Стенька не хотел признавать правоту Олешки, но возразил без прежнего напора. Спорить он особо не собирался, больше для порядку, не сразу же соглашаться.
— Ну если так… — протянул задумчиво Павлик. — Я за.
— А я и не говорил, что против, — буркнул Стенька.
— Вы, ребятки, лучше подумайте, куда деньжищи такие тратить будете, когда мы торг проведем? — добавил Митька, закидывая удочку. — Денег-то с торга будет немало.
— Так, куда тратить-то, дело ясное — на баб! — хмыкнул Олешка. — В город съездим, развеемся как следует.
Стенька и Павлик захихикали, всем видом соглашаясь со словами старого рыбака. У рыбаков бабы — святое, даже если жена есть.
— Вы бы лучше на дело пустили.
Митька вздохнул, поднялся, заканчивая отдых.
Оно понятно, что это право рыбаков своими деньгами распоряжаться, но дай они причитающуюся им часть в монастырь, и на следующий промысел пойдут без всяких обязательств. Однако рыбаков Митька знал достаточно — никто из них не отдаст в монастырь и ломаного гроша. В отличие от Митьки, в головах рыбаков не укладывалось, что можно вести собственные дела, торг и без всякого ряда. Да просто потому, что это никому из них не было нужно. Зачем? Сходили раз в море на промысел, и есть на что жить до следующего промысла. Так ради чего усложнять? Не дай боже разориться, в холопы попасть. Надо это Митьке — пусть себе занимается, вон башковитый какой. Так что ответом Митьке стали слова Стеньки, вполне в духе наживщика:
— Работа она что, в лес не убежит, чай, не волк. А вот баба — то другое дело!
— Баба — другое!
— У-у-х!
— Чего ухаешь, старый, тебе-то куда баб?
Все трое снова дружно рассмеялись, принявшись задорно подпихивать друг друга в бок — согревались, засиделись без дела. Митька пожал плечами, демонстративно вернувшись к разделыванию рыбы. Мол, отдохнули, пора бы и к работе возвращаться. То, что Олешка, Стенька и Павлик никакие не дельцы, это он понял давно. Зато ребята рыбаки хорошие. Нет, можно было, конечно, возразить и поспорить, чего-нибудь заумное такое ляпнуть, но проходили, что называется. Во-первых, заумных речей не поймут, а во-вторых, никогда такие споры ни к чему не приводили, все оставались при своих. Это его, Митьки, проблемы, что сам не хочет долю с выручки на баб тратить и на трактиры — все до гроша монастырским отдает. Другие на такое не подписывались, ряд не заключали. Шняка у них какая-никакая, но есть, а вот бабы… Бабы — это другое дело!
