Нимфа | страница 51

— У нас с нею свои счеты, и ты, пожалуйста, не лезь в чужие дела.

— Не мне судить вас. Я не знаю, как вы жили, и знать не хочу. Лишь одно скажу: ты несправедлив к женщине, которая ничего, кроме добра, тебе не желает...

— Она? Мне — добра? Если б она съела то, чего мне желает, до утра бы не дожила!

Веронику передернуло от этих слов. Не исключено, что где-нибудь он говорит то же самое и о ней, Веронике. У нее тотчас пропало желание продолжать разговор. Вы­ходит, все виноваты, кроме него. Он — верх совершенства. Надо же быть такой наивной — надеяться на чистые, воз­вышенные чувства. Где они? Может, и существуют, но не здесь, не в этой квартире...

Вероника взялась мыть посуду, наводить порядок на кухне,— сознательно тянула время, чтобы только не захо­дить в комнату, где муж уже лежал в постели с книгой в руках. Ей ужасно не хотелось идти к нему. Даже страш­но становилось, как и в ту первую ночь, когда она в сле­зах до утра просидела в кресле.

Жить не хотелось на белом свете.

16

Но появилась у Вероники и радость в жизни — роди­лась дочурка. Она и хотела дочку. Дочь всегда ближе ма­тери, как сын — отцу.

Поначалу было тяжело: не умела взять на руки ма­лышку, не знала, как ее купать, стирать пеленки, пеле­нать. С месяц у нее пробыла мать, и это значительно об­легчило Веронике жизнь. Жорес делал по дому все, что ему поручалось, но как-то холодно, без всякого интереса, словно отбывал тяжкую повинность — ни на лице радости, ни в душе, как это видела и чувствовала Вероника. Но, быть может, она ошиблась? Быть может, он радовался не меньше ее? Трудно сказать... Об этом не раз заводила разговор мать, когда Жорес отправлялся на службу, но Веро­ника уходила от неприятной темы. Она дала себе слово ни при каких обстоятельствах не волноваться, ведь ма­лышку надо кормить грудью, а молоко от переживаний — Вероника знала об этом — пропадает.

Самым трудным оказался первый месяц, потом дело вошло веселее. В три месяца Леокадия, Лика — так назвали ребенка — начала улыбаться и так осмысленно, что, казалось, девочка уже многих узнает, особенно мать.

Вероника не могла нарадоваться дочурке: такая стала она крепенькая, живая, розовощекая, будто яркий весен­ний цветок, не то что в первые дни — крохотная, смор­щенная, некрасивая, страшно было смотреть. Теперь уже можно безошибочно сказать, на кого она больше похожа. Из подсознательного чувства ревности Вероника иногда да­же переживала, что девочка вся в отца: и черные вьющие­ся волосики, и темные глазки, и смуглое тельце. Правда, Вероника знала, что с годами дети меняются — и цвет во­лос, и само личико. Все может измениться. Сгладятся от­цовские черты и проявятся материнские или наоборот. А может все остаться без изменений. Именно этого мать и не хотела — ее первая любимая дочурка должна быть непременно в мать! Только будет ли? Иногда она дели­лась своими сомнениями с Жоресом, но тот лишь много­значительно улыбался, показывая два ряда белых зубов, и утверждал, что его род более древний, его гены оказались более активными, поэтому и дочка похожа на него. Жорес все истолковывал с научной точки зрения и часто сердил­ся на жену, когда та пеленала девочку, качала коляску. Он пытался доказывать, что ребенка не обязательно ука­чивать перед сном, не надо пеленок — важно только уло­вить момент, когда малышка захочет по нужде.