Вероника смеялась над его консультациями и поступала, как все матери на свете. Жорес одевался и уходил из дома, чтобы успокоиться. Вероника оставалась с Ликой и была счастлива.
А Жоресу все чего-то не хватало. Жена замечала его состояние, но не знала причины. В последнее время он стал чаще ездить в командировки — в Брест, Витебск, Могилев, на Полесье. Все искал интересные темы для очерков. «Ну что ж, разъезжай,— говорила себе Вероника.— В дороге легче отвлечься от домашних забот...» Чтобы Жорес мог изменить ей или вовсе оставить с ребенком на руках, она и мысли не допускала. Зачем ему это? Надо совсем не уважать себя, чтобы запросто лечь в постель к незнакомой или даже знакомой женщине, с которой ничего не связывает. Вероника не верила, что нормальный человек, знающий себе цену, способен на такое.
Но она плохо знала мужчин. Не знала как следует и своего мужа, который привык к вниманию женщин, нравился им и никогда не упускал случая воспользоватьсяэтим. А ведь все женщины разные — со своими характерами, взглядами, вкусами. Все по-разному ведут себя в мужской компании, по-разному пытаются очаровать кавалера. Жорес хорошо разбирался во всех тонкостях женской психологии. Ему нравилась «игра в любовь», и он обычно принимал ее; когда же увлечение проходило, делал резкий поворот и опять оставался один. Жорес никогда не каялся в своих поступках и не жалел обманутых: пусть, мол, поплачут, впредь будут умнее...
Что-то новое, не без привкуса горечи, заметил Жорес в своем отношении к Веронике. Не допускал ли он ошибку, когда убеждал себя, что будет любить Веронику так же, как Свету? Вопрос этот в последнее время не выходил из головы. Отраженный свет не греет... Вновь и вновь он мысленно повторял: «Надо было плюнуть на все условности и открыто заявить Янине — так, мол, и так, люблю твою дочь. Желаешь ей счастья — отдавай за меня. Решительная баба — а Янина, кажется, такая и есть — тоже плюнула бы на все и согласилась. Конечно, не то чтобы с легкой душой — все же любила его,— но, в конце концов, смирилась бы...»
Однако время ушло. Сделанного не поправишь. Да, он хотел и надеялся любить Веронику так, как любил бы, казалось ему, Свету. Не вышло. Чувства быстро остывали, и на жену он вскоре стал смотреть, как на давнишних своих возлюбленных, к которым какое-то время хаживал, чтобы потом бросить. Жорес и корил себя, и убеждал, да все напрасно — сердцу и впрямь не прикажешь. Особенно остро проявился у него холодок к Веронике, когда узнал, что она забеременела. Снова потянуло на старые дорожки. Стало вроде легче. Но вот родилась дочка — и тут его вовсе будто нечистая сила опутала. Жорес не только не обрадовался, что стал отцом, а вконец пал духом — не хотелось видеть ни жену, ни ребенка. Иногда только спрашивал себя: как же так, у отца было пятеро детей, и всех он любил, всех вывел в люди... Неужели ничего не передалось по наследству? А мать! Такой трудолюбивой, сердечной, пожалуй, не сыскать на всем белом свете. Так почему же он, Жорес, не такой, как все добрые люди? Не потому ли, что последний у родителей, что старшие поспевали всюду раньше его, хотя по натуре он и не был медлительным, неповоротливым. Да, кажется, ни к какому делу его и не тянуло, никогда без нужды не рвался вперед, не торопился обогнать старших братьев и сестер. Придерживался старого принципа: работа не волк, в лес не убежит. Видимо, это и наложило отпечаток на его характер: не делать того, что могут за тебя сделать другие.
