Доминиканец улыбнулся. Братчик заметил это и перевёл взгляд с него на иудея, незнакомую повесть которого он слушал с ужасом, состраданием и отвращением.
— Я был в Испании, — сказал Босяцкий.
Раввуни смотрел на него и чувствовал, как ужас пробегает у него от лопаток до самого того места, где, как утверждал папа Сикст, у всех его соплеменников находится хвост. Никто лучше Раввуни не знал, как мало почвы под этой гипотезой. Но необоснованность и несостоятельность в этом случае можно было бы доказать, только всю жизнь проходив без штанов. И не одному ему.
А этого не позволило бы ни одно цивилизованное правительство, ни одна рада.
И потому он холодел. Ему не раз уже приходилось видеть такие глаза. Пускай даже не самому. Пускай памятью пращура. Вот они появились и тут. Насколько легче было жить среди наполовину языческого народа.
Но он был выносливым и цепким, как держидерево на скале. И потому он не закричал, а, впервые за всё время, улыбнулся. И тут открылись зубы такой ослепительной белизны, что бургомистр Юстин улыбнулся в ответ.
— Приятно слышать, что вы побывали в таком путешествии, — обратился к иезуиту Раввуни. — Сколько вы ехали оттуда?
— Два месяца.
— Ну вот. А мне на это понадобилось почти два века. Можете-таки мне поверить.
— У меня в Испании был один друг, — улыбнулся Босяцкий.
— Только один? — неожиданно для самого себя спросил Богдан Роскош.
— Он один стоил тысяч, — и мних снова улыбнулся, ибо вспомнил советы этого друга насчёт народа белорусской земли, который погряз в язычестве, до сих пор держит идолов и слово и больше, чем во Христа, верит в Матерь Божью (хотя всем известно, что её единственной заслугой было рождение Богочеловека), который весь засорён ересью. Вспомнил он и прочие советы великого друга. Насчёт этих, которым по нехватке ревности Божьей и заботе о его величии дали тут пристанище. Вспомнил он и советы о ведьмах и колдунах.
И потому, что всему этому оставалось жить недолго, и потому, что вот этих уже завтра возведут на костёр, капеллану стало легче, и он улыбнулся ещё. На этот раз иудею, Роскошу и Юрасю.
— Этот друг говорил мне, что, когда еретики, вроде этого школяра, пустили таких, как ты, сюда, — над головами пришельцев вились совы.
Раввуни тоже понимал, что завтрашнего пламени не миновать.
— Вряд ли. Никто не разводит сов. Мы — тоже.
— Это неправда, мних, — возразил Братчик. — Я знаю. Человек, который был при этом, всё записал. Я читал его записи. Это правдивая книга. Книга жизни. Больше никто не записал бы так.
