...Залило уже и колокольни. Медленно шли на дно «пловцы».
...И когда все они исчезли, войт снял с края корыта одинокую фигурку, опустил её на воду и начал следить.
Как раз в этот момент доминиканец проскользнул в дверь.
— Идёмте, ваша милость. Идёмте, сын мой.
— Куд-да? — не отрываясь от зрелища, спросил магнат.
— Рада собралась. Самозванца этого, Христа с апостолами, судить.
— A-а... Это я всегда.
Флориан заметил состояние своего собеседник
— Можете и остаться. Нам только ключи от «преисподней».
— Н-не-ет, — закрутил головою Жаба. — Это, может, у других войтов так. А я такой войт, что ключи эти у меня в-всегда на поясе. Без войта не откроете. Хотите открыть — идите за войтом. Раз «преисподняя» открыта — стало быть, войт там... Где палач?
— Поскакали за ним.
— Эг-ге. Хорошо... хорошо.
Флориан Босяцкий смотрел на корыто:
— Зачем же это вам пачкаться по мелочам? Власти и силы над этими местами у вас хватает.
И внезапно понял. Сказал с отеческой улыбкой:
— A-а, понимаю, попытка перед большими делами...
— Да.
Войт пошёл за мнихом. На мгновение задержался в двери и бросил жадный взгляд на корыто.
Там, на поверхности воды, никого уж не было.
Гладь.
Глава VIII
ПАЛАЧ
От первых людей моя служба — везде,
Стара ведь она, как рай.
Бог карал изгнанием первых людей,
Каин Авеля смертью карал.
Если Царь свой трон ворует скорей —
Палач и над ним магнат.
Таким образом, главный — палач меж людей.
И, стало быть, он — примат.
Средневековая латинская эпиграмма
За последней из городенских слобод, в глубоко влажном овраге, поодаль от всякого жилья, приткнулась возле родника халупа под дерновой крышей.
Гонец спрыгнул с коня, толкнул сколоченную из горбылей дверь и остановился: так внезапно, после со ночного света, темнота украла глаза.
Некоторое время он стоял, вроде слепой, потом увидел окошко, сноп света, в котором курился дым, и высоко над своей головой — две пары зелёных глаз.
Глаза на минуту исчезли, потом что-то мягко ударилось о пол, и глаза загорелись уже около земли. Приблизились. Что-то мягко потёрлось о ногу гонца. Он задрожал от мерзости.
— Агысь, — бросил он безличный возглас, так как не знал, какое существо он гонит.
Свинье он крикнул бы «аюц», овце — «ашкир», но тут, не зная, животное это или, может, сам дьявол, растерялся.
— Брысь! — прозвучало из тёмного угла.
Кот отошёл и заурчал. И только когда он попал в квадрат света на полу, гонец понял, почему он не видел его. Кот был чёрный, как китайские чернила и как сама тьма: огромный, с ягнёнка, гладкий котяра.
