— Откуда у тебя такие мысли, иудей? — спросил Пархвер.
— Они давно у меня, эти мысли.
— А почему не носишь волосы, как все?
— А почему бы мне носить волосы, как все, если я теперь совсем не как все?
— Ну, смотри. Все вы тут тёмные, а ты по этой причине ещё темнее. Раз с этой шайкой связался.
— Сам ты с бандой, — огрызнулся неисправимый Богдан. — Я дворянин.
— А вот испробуете вы, если повезёт, темницы...
Шалфейчик вдруг завопил еловым голосом:
— Не бойся ничего, что тебе надо будет претерпеть! Вот дьявол будет ввергать... вас в темницу... и будете иметь печаль...
— Тихо, — попросил Юрась. — Не кричи от ужаса, братец.
Войт Городни, Цыкмун Жаба, несмотря на то, что с конца стычки на Росстани не минуло и двух часов, был пьян. С самого утра был в подпитии, а теперь ещё добавил романеи. Тупое горделивое лицо словно раскисло, глаза смотрели и не смотрели, осоловевшие, будто застланные мутной плёнкой. Мясистый рот закостенел от самомнения (оно всегда обострялось в пьяную годину). Золотая чуга распахнулась, оголив широкую ожиревшую грудь, густо покрытую волосом. Рукава были засучены, до локтя открывая руки.
Эти мясистые руки занимались теперь странным делом.
Почти всю маленькую заднюю комнатку, граничившую с замковой опочивальней войта, занимали глубокое кресло и, перед ним, огромное корыто, сажени в три длины, сажени в полторы шириною. Дно было покрашено пятнами в чёрный, зелёный, жёлтый цвета. Над корытом темнел большой круг: дно бочки, ровно замурованное в стенку.
Руки магната брали из ящика какие-то небольшие предметы и расставляли на дне корыта.
Вот они поставили вырезанную из дерева белую Каменецкую вежу, на «север» от неё, поодаль, Коложу, здание курии. Возвели маленькие башни замка. Потом, ближе к правой руке, возникли валы и строения, в которых каждый знающий человек узнал бы Менск. Потом опустились на дно корыта башни Кракова, а ещё дальше — кружевной Кёльнский собор. Стали на своё место, ближе к краю корыта, аббатство в Кентербери и мрачный Дурбан Кастл. Дальше, за полосою синей краски, Жаба поставил ступенчатую юкатанскую пирамиду и что-то вроде пагоды, поскольку на дне корыта там было написано «Великое Чипанго».
Он не разбирался, где там что. Просто знающие люди много раз показывали ему, где что должно стоять и он мог делать это даже пьяным, а стало быть, во всех этих его действиях было не больше знания стран и тверди земной, чем у пчелы, строящей соты, знания геометрии.
