— Хлопцы, это что же? — спросил кто-то. — Что ж это, у Господа Бога нашего зад был? Ну-ка, спросим у этих
— Еретики!
Спасая положение, Юрась прыгнул на лёгких крыльях вниз. Опустился на помост. И тут закричал один из странствующих торговцев:
— Этот! Этот! Он на огневом змие спустился! Хватать его приказано! Это сатана!
Воздух разодрал свист. Толпа пришла в движение и начала насовываться на помост... Ангел лихорадочно отрывал от помоста крест. Распятый разбойник вместе с крестом бросился в фургон. Но в воздухе уже замелькали гнилая репа, лук и прочее. Кони рванули с места, бросив людей.
...Они убегали по полевой дороге изо всех сил, так как сзади, не слишком догоняя, но и не отставая, с гиком бежали гонители.
Впереди всех летел легкокрылый ангел. Лицо у него было одухотворённым. Золотистые — свои — волосы реяли по ветру. Развевался хитон, открывая голые икры.
За ангелом летел безумный фургон. Кони вскидывали оскаленные храпы, стремились изо всей силы и всё не могли догнать Братчика. В фургоне лязгало оружие и остатки реквизита.
За фургоном лупил на последних жилах его хозяин, лысый Мирон Жернокрут, а рядом с ним задыхался под тяжестью креста «распятый разбойник» Шалфейчик.
Он отставал и отставал, а вместе с ним отставал конвой — два эфиопа. За ними вовсю бежали остальные лицедеи в разнообразных одеждах. И наконец, наступая им на пятки, рука к руке, ковыляли два солдата, могучий в чреве Пилат и Акила-Христос. Христос был нагим, так как одежду его несли солдаты.
— Наддай! — яростным голосом кричал тот человек, которого ангел звал Иосией.
Они бежали, а за ними с ауканьем и свистом валила толпа разозлённых преследователей.
...Кто хочет убежать — убежит. Эти убегали и убежали. Всего через какой-то час они перестали слышать голоса за спиною, а ещё минут через тридцать приходили в сознание на небольшой полянке.
Журчал под ногами ручей, словно говорил о тщетности человеческих усилий. Садилось за вязами огромное красное солнце. Жернокрут горестно ойкал в фургоне: пробовал сложить сломанные копья.
Пилат отдувался, напрягал толстые щёки:
— Отрясём прах этого города... ух-х... от ног наших... Хамы... Это они так... белорусского дворянина... Пускай я не буду Богдан Роскош... пускай я... не от Всеслава происхожу, а от свиньи, от гиены, от обезьяны... если я им этого не попомню.
Акила-Христос сидел над ручьём, щупал синяк под глазом, поливал его водою:
— Эно... Бьются как... Пускай оно...
