— Отчего это ты, словно коня неудачно украл? — спросил Марко.
Зенон неохотно рассказал всё. Гиав свистнул и вдруг сказал сыну:
— Ну-ка, пошли с ним. Бросай дело.
— Погоди, Клеоника возьмём. Да и тяжесть там оставим.
— Ну, давай.
Они пошагали к небольшой мастерской в соседнем Резьбярном куту.
— Вы, хлопцы, Тихону Вусу только ничего не говорите. Срам! Задразнят. Скажут: «Кипать».
— Ты, дядька, молчи, — успокоил Марко.
Перед домиком резчика пыли не было. Всю улочку тут застилал толстый слой щепок и стружек, и старых, потемневших, и душистых, новых. Под навесом, который опоясывал строеньице, стояли заранее сделанные подмастерьями болванки — недоделанные боги. И большие, и средние, и совсем малые. Над низкой дверью — складень с двумя откинутыми, как ставни, половинками (чтобы прикрыть в дождь или метель). В складне, на немалое искушение всем — Матерь Божья, как две капли воды похожая на знаменитую зеленщицу из Рыбного рынка Фаустину, даже не католичку. Фаустина, сложив ручки и склонив улыбчивую, чертовскую головку, с любопытством, будто из оврага на голых купальщиков, смотрела на людей.
— Клеоник, друг! — окликнул Марко.
Отворилось слюдяное окошко. Выглянула, как на мастера, то и совсем сопливая (лет под тридцать), голова. Смеётся. А почему не смеяться, когда до сих пор холост, когда все тебя любят, даже красавица несравненная, Фаустина.
Клеоник, здороваясь, поднял руку с резцом. Волосы, как золотистая туча. Тёмно-голубые глаза и великоватый рот смеются. И Марко засмеялся ему в ответ. Друзья! Улыбки одинаковы. Весьма приятны, немного лисьи, но безопасны.
— Выходи, Клеоник, дела.
— Подожди, вот только задницу святой Инессе доделаю, — послышалось от резчика.
— Как задницу? — удивился Гиав.
Вместо ответа Клеоник показал в окно деревянную, в половину сажени, статуэтку женщины, преклонившей пред кем-то колени. У женщины были длинные, до земли, волосы. Неизвестно, как это удалось резчику, но каштановое дерево этих волос было лёгким даже на вид и, казалось, прозрачным. А поскольку женщина немного склонилась, прижимая эти волны к груди, волосы упали вперёд, обнажив часть спины. Удивительной красоты была эта спина, схваченная художником в лёгком, почти незаметном, но полном грациозности изгибе.
И ничего тут не было плохого, но резчик словно стыдился слегка и говорил грубовато.
— А так. Она ведь волосами наготу прикрыла в языческой тюрьме. Чудо произошло.
— Так, наверно, и... спину? — промолвил ошеломлённо Гиав.
