— Чего это ты чешешься? Блохи одолели, что ли?
Рыбник якобы возмутился. Ответил старой, как мир, шуткой:
— У-у. Блохи... Что я тебе, собака, что ли? Вши-и... Просто, братец, голова болит. Весь я сегодня... как водочная бутылка.
— Ну вот. Сегодня, как бутылка, а вчера поперёк канавы лежал, как запруда... И вода через тебя поверху журчала, как у плохого мельника.
— Ладно, хватит! Что за привычка припоминать из вчерашнего всё самое неприятное.
— Не буду. Как там у тебя хоть торговля, рыбный кардинал?
— Ну-ну, не нюхал доказательной инквизиции?
— Да здравствует церковь святая. Так как?
— Аман. Дерьмово. Запасов нету.
— У обоих у нас тех запасов нету. Ни у кого нету.
— Ну-ка, дай послушать. Что-то там юродивые загорланили, да мещанство наше туда побежало.
Там, где одна из сторон площади едва не обрывалась в ров, невдалеке от замкового моста, действительно взахлёб и наперебой (даже напрягались на лбах и шеях жилы) вопили два человека — юродивый, похожий на тюк тряпичника, лохматый, худой, как шест, и здоровенный звероподобный человечище в шкурах и в кожаном поясе на половину живота, с голыми руками и ногами. Грива волос, безумные глаза, челюсти, которые могли бы раздробить и камень. Расстрига от Спасоиконопреображения, а нынешний городской пророк Ильюк. Вздымал лапы, похожие на связки толстых корней:
— И придет за мною — явление мне было — кто-то как за Яном Крестителем... Иезекииля знаете?
— Нет! Нет!
— Так ему, как и мне, сказано было: по грехам вашим и шкодливому юродству тоскует по вам небесный Иерусалим. Воды ваши горьки, ибо горелка, что выпили вы, — тут расстрига закрыл глаза и провёл ладонью по пузу, — по-ошла-а по жилам земным. И сказано мне из Иезекииля: «Ешь ячменные лепёшки и пеки их на человеческом кале».
Бабы вокруг плакали. Мещане и ремесленники мрачно смотрели в отверстую пасть. А тут ещё поддавал жару юродивый: кричал о сгоревшей земле, о судящих мышей коршунах, о небе, которое вот-вот совьется в свиток.
Горестно было слушать его — хоть ты плачь. И одновременно немного и приятно. Ибо всё же обещал и он какое-то просветление.
— Но придёт, придёт муж некий и освободит вас! Близко! Близко! Близко!
Рыбник сплюнул похмельную слюну.
— Что это там дурень о суде кричал?
— Судят сегодня кое-кого в замке церковным судом.
— Что, может, напускавших порчу? От кого голод?
— Голод — от Бога.
С самого окончания строительства Старого Замка суд чаще всего заседал в большом судном зале. В малом зале замковый суд собирался только на особо тайные процессы. Отдавали большой зал и церковному суду, если этот последний не боялся вынести сор из своей избы. Тайные же допросы он проводил обычно в подземельях доминиканской капеллы, если судили католики. А если судили православные, то в подземной тюрьме возле трёхглавой Анны либо в одном из митрополичьих домов — каменных строений у Коложи.
