Лавки данцигских и кралевецких купцов были широко отворены, но что в них делать простому человеку? Зерно там не продают, зерно там покупают. Покупают и мех, но какие меха летом. Покупают, конечно, и лён, и пеньку, да только мерка их покупки не мужицкая горсть, а целый панский обоз.
Варшавские, торуньские, крымские купцы. Иногда промелькнёт, будто из тёмного дерева резаный, венециец, горбоносый норвег, или даже волох, либо даже зябкий мавр. Знают: тут спокойно, тут, в городе городов, никто их не тронет. Ведь всё тут, что касается торговли, в руках купца и для купца. Купец не даст магнату обидеть и обобрать, рада не даст церкви наложить на всё ненасытную лапу.
И не знают они, что, несмотря на самоуправление, всей этой роскоши приходит конец, пришёл уж конец. И ничего не сделает рада ни с замком, ни с церковью, ни с магнатами, ни с их шляхетскими отрядами, слугами и крепостными.
Только и осталось раде, что властвовать над ремесленниками, подмастерьями да плебеями. И над тобою всякий суд есть, а ты, бургомистр, вы, радцы да лавники, только и можете, что споры об имуществе разрешать радецким судом да убийства и другое — судом лавничьим.
И дремлет за окном ратуши мордастый лавник, ожидает, когда какого-нибудь вора поймают да приведут. А рядом, в огромном заезжем доме гостеприимном, думают богемские, немецкие и другие купцы, как бы Городню на очередной ярмарке обобрать.
Идёт стража в чешуйчатых латах. Подальше от неё, подальше от богатых лавок. Вот на этой стороне площади получше. Тут хочешь берковцем покупай, хочешь — горстью. Над дверями рыбных рядов рыба-кит глотает Иону. Над хлебными рядами великан-хлебоед жрёт каравай величиной с церковь — тоже выпукло вырезан, покрашен. А над дверями пивного ряда ангелок пускает струю. А что, действительно, как по-иному показать, что такое пиво и что оно делает с людьми.
Хлебник и рыбник, хозяева двух больших соседних лавок и многочисленных при них складов, сидели у двери в теньке, на каменных скамьях, да лениво разговаривали о том о сём. Болела с похмелья голова: вчера хорошо помолились богу Бортю, которому по весям и поныне ставят в жертву возле свепетов березовый сок и разбавленный водою мёд и имя которого при отцах духовных вымолвить — смилуйся и спаси нас, Господи Иисусе.
Худой рыбник скрёб пальцами в рыже-коричневых волосах. Хлебник, весь будто бы из своих хлебов сложенный-сбитый, мутно смотрел на мир, палкой чертил на земле что-то непонятное.
