— Ты не бойся, девочка. Тебе будет хорошо со мной.
— Мне со всеми было хорошо.
— И с ним?
— И с ним. С последним.
— Ну-ну... Не с первым и не с последним.
— Мне опротивело это, ваше преосвященство.
— Ты будешь называть меня преосвященством и дома? — перевёл разговор на другое нунций. — Брось... Что, тебе опротивело богатство, известность, сила? Лучше было бы с вонючим кожемякой-мужем? Ты достаточно легкомысленная девчонка, ты хочешь жить, как и надлежит. Да?
— Да, — улыбнулась она.
Он закинул руку назад и погладил её бедро.
— А теперь улыбайся. Вот скачет капеллан.
Доминиканец осадил возле них оскаленного коня.
Худой, подобранный, с пронзительным умом в серых глазах, он был даже приятен и этими глазами, и змеистой, едва уловимой усмешкой. Хитрая старая лиса. С почтительностью посмотрел на женщину, поняв, что всё решено, поклонился Лотру.
— Вам не неудобно с ней, преосвященство?
— Своё я привык чувствовать телом, а не видеть его на другом коне. Мне приятно, и этого достаточно.
— Вы правы, — согласился доминиканец.
В молчании ехали они дорогой. Монах лишь однажды бросил на кардинала испытующий взгляд, а потом ехал молча, внешне безучастный, понимая, что собеседник скажет, когда захочет сказать.
— Слава Иисусу, — вдруг очень тихо вымолвил Лотр.
— Я не понимаю вас, — с благожелательной спокойной улыбкой удивился капеллан.
— Мечтаете поскорее сбросить рясу?
— И тут смысл сказанного вами тёмен для ушей моих.
— Вы учились в Саламанке? — перешёл на латынь кардинал.
— Доктор гонорис кауза, — тоже по-латыни ответил капеллан.
— Привет от друга.
— Какого?
— Игнатия Лойолы.
— Кого?
— Хватит, вот знак.
И он протянул монаху ладонь, а на ней медальон со змеёю, обвившей подножие креста. Змея лежала в угрожающей позе, защищая крест.
— Внутри тоже всё, что требуется.
— Я не понимаю лишь одного, — продолжал монах.
— Откуда я знаю?
— Да. Откуда вы знаете, если идея братства Иисуса только зародилась в голове...
— Если идея эта — две тысячи человек, способных на всё.
— Вы и это знаете?
— Знаю.
— Такой немногочисленный круг, — огорчился капеллан.
— Этот круг скоро будет самым могущественным орденом на земле. Самым могущественным, ибо самым невидимым.
— Не надо об этом. Папа ещё ничего не знает и не утвердил...
— Он скоро утвердит. Мы позаботились об этом. Кажется, он склонен...
— Боже, такой неожиданный успех.
— Почему неожиданный, — улыбнулся Лотр. — Ожидаемый и заслуженный. Триста лет существуют францисканцы-минориты. Нищенство добывает им людскую любовь, жизнь среди людей — знание их и влияние на них. Но они отличительны хотя бы одеждой. И триста лет существует твой, доминиканский, орден. Он грызёт врагов Бога, как пёс. Начиная от вальденсов и катаров, вы уничтожаете ереси, вы руководите инквизицией, но вы тоже на глазах. Естественно было бы создать братство, которое жило бы среди всех, как минориты, и знало бы людей, как они, но одновременно рвало бы еретиков, как псы господни. Не грубым топором, конечно, — оставим его вашему... гм... нынешнему ордену, — а более тонким оружием. — Покачал медальоном: — Хотя бы вот таким. И этот орден должен быть невидимым и всепроникающим, как смерть, знать всё и вся, даже то, что враг побоялся подумать. Тайный, могущественный, разнообразный по одежде, с магнатом — магнат и с хлопом — хлоп, с вольнодумцем — вольнодумец, с православным — православный, но всегда — отрава самого Бога в теле врага. Невидимое войско в каждой стране, которое ведёт войны, готовит войну убийством сильных и воспитанием малых детей и всем, что создал дьявол и что мы должны сделать оружием в защиту Господа. Зачем брезгать чем-то? А грехи наши — замолят. Если бы вас не было — вас стоило бы выдумать. И счастье, что вы нашлись, а Лойола, такой ещё молодой, понял, что он нужен, и открылся нам.
