— До 1 сентября еще несколько дней. А пока ты хочешь, чтобы я тебе поверил, когда прочту завтрашние газеты? Если там будет напечатано о договоре с Германией, то я должен посчитать это стопроцентным доказательством твоего рассказа? А если у тебя знакомые в одной из редакций? Газеты ведь, как я понимаю, за день до выхода набирают. Тем более, ты говоришь, договор с Германией подписали еще 23 августа. Как-то меня такое твое доказательство особо не впечатляет.
— А когда 1 сентября немцы вторгнуться в Польшу, вы объясните это моими связями в германском генштабе? Или близким знакомством с Гитлером?
— Если это произойдет, я тебе, пожалуй, поверю. Подождешь еще пять дней?
— Давайте так, — ответил, немного подумав, Максимов, — пять дней для меня — это очень много. Мне нужно раньше определиться с помощником, будете это вы или подыскивать другого человека. Я вам предлагаю такой вариант. Я вам сейчас вкратце расскажу, что мне требуется от моего потенциального помощника, а вы подумайте, насколько это для вас вообще приемлемо. Если вы в принципе будете согласны, то я остановлюсь на вас, а 1 сентября вы услышите по радио доказательства моего «предсказания». Но если вы передумаете уже потом то, как бы пафосно это не звучало, сотни тысяч, если не миллионы жизней будут на вашей, Григория Порфирьевич, совести. Дело в том, что после разгрома Польши война лишь ненадолго остановится, а потом, с апреля 40-го, рванет с новой силой. Немцы с союзниками захватят по сути дела всю Европу, кроме нескольких нейтральных государств, а 22 июня 1941 года обрушаться на СССР. И мы будем воевать с ними, поначалу проигрывая и отступая, отдав жестокому врагу огромную часть своей страны, почти четыре года. Украина будет оккупирована. В нашей стране на войне погибнет по разным данным от 20 до 30 миллионов населения, большей частью гражданского. Об этом можно долго и очень страшно рассказывать. И мне очень хочется все это изменить. В нашу, советскую, сторону.
— Ну, допустим, — нехотя сказал Чистяков, — 1 сентября я действительно услышу, что Германия напала на Польшу, а за день до этого будет якобы нападение поляков на немецкую радиостанцию. Допустим, «Саша», тогда я поверю, что в твоей голове разум моего еще не родившегося внука. Так что я тогда должен буду делать? Рассказывай.
— Сами понимаете, самое главное — мне должны поверить там, — «Саша» показал пальцем вверх. — Кое о каких доказательствах того, что я знаю будущее, я уже позаботился. Поверят ли этим доказательствам — на сто процентов не уверен. Вполне возможно, что меня просто, как это сейчас принято, назовут чьим-нибудь шпионом, замучают и расстреляют или, в лучшем случае, сошлют в лагеря. Но я все равно решил попробовать. Вам же я просто хочу оставить на хранение небольшой чемоданчик, с написанными мной материалами, который ни в коем случае не должен попасть к врагам Советского Союза. Ни внешним, ни внутренним. Он будет запечатан. Если мне поверят, я дам вам знак, и вы сдадите его в камеру хранения на железнодорожном вокзале. После этого позвоните из телефона-автомата в милицию и произнесете условную фразу. Все. Больше от вас не потребуется ровным счетом ничего. Во всей этой небольшой операции вы засветиться не должны. Если до конца сентября от меня не поступит условленный сигнал — значит мне все-таки не поверили, тогда вскроете чемоданчик и ознакомитесь с его содержимым сами. Возможно, кое-что, из того что вы прочтете, сможете, по мере сил, внедрить у себя на заводе.
