– У меня есть суп, – смущенно предложила Кхин, плотнее запахивая саронг.
– Санни будет ждать, – отозвался он вполне приветливо. – Мы рано утром уходим.
– На фронт?
– А когда вернемся, я загляну к тебе и детям.
Он выбросил сигарету, встал и обратился к ней так нежно и искренне, что она почувствовала себя гораздо более обнаженной, чем несколько минут назад.
– Тебе не нужно что-нибудь?
И эта нежность убедила ее, что нет повода для разочарования – по крайней мере, полного.
– Когда ты вернешься? – отважилась спросить она.
Он не отпрянул, но стиснутые челюсти, поворот головы, хотя глаза и продолжали светиться желанием, сообщили ей все, что необходимо было знать о его потребности в свободе. И вдруг – из-за этой его напряженности, из-за того, что она только что видела в госпитале, – она представила его мертвым, представила лежащее в тростниках неподвижное тело, и рядом никого, кроме Санни, оплакивающего его смерть.
Спустя несколько дней она добралась до Киоваинга и обнаружила детей, одетых в лохмотья и не решающихся посмотреть ей в глаза, не решающихся даже взять подарки, которые она привезла на слоне, – жестянки концентрированного молока, мясные консервы и печенье, шелковые саронги, и кофты, и вышитые платья. Как будто спрашивая позволения у жены Лесного Губернатора, дети виновато косились на хозяйку, пока Луиза не схватила платье, не скрылась с ним в задней комнате, а через минуту не вернулась в сияющем не то наряде, не то доспехе.
Платье – светло-голубое и очень элегантное – было сшито на девочку ее возраста, вот только девочка больше не была тем ребенком, который в Таравади восторгался балахоном, выкроенным из шелковой комбинации Кхин, как не была и той, что так горделиво демонстрировала юбку-колокол, выплясывая свинг с Со Леем. Нет, в кухне Лесного Губернатора величественно стояла гордая незнакомка и надменно взирала на Кхин – неужели это все та же ее маленькая дочь? Все еще невинная? Она ведь невинна, правда? И прекрасна, хотя платье совсем ей не подходит – слишком детское и неловко сидит на ее вытянувшейся фигуре, так что девочка выглядит переростком. И она красивее любой взрослой женщины; и дело не только в том, что она почти утратила свой невинный облик (и Кхин надеялась, что эта утрата невинности не того же сорта, что заметно округлившаяся талия Хта Хта), нет, дело было в другом: Луиза распространяла вокруг себя ощущение самообладания куда более сильное, чем ощущение невинности, такое самообладание обретается только через опыт – через разочарование, душевную боль и постижение собственной силы.
