она каренка, пока не появился Бенни – необузданный, задиристый Бенни, который воодушевленно топтал ее склонность к мягкости, незаметности, ее тягу к молчаливому сочувствию. Она не осознавала, до какой степени одинока с Бенни, пока не появился Со Лей.
Это пройдет, успокаивала она себя в радостном возбуждении, когда Бенни вернулся живым из японского плена. Но потом увидела его раны, и ее собственная рана вновь начала кровоточить. А вскоре Бенни заподозрил, что у них «было что-то с Со Леем», и замкнулся, не рассказал, через что он прошел, и все это стало еще одним подтверждением их отстраненности в браке. После плена он долго не прикасался к ней, а когда стало ясно, что она беременна, даже бровью не повел, повергнув ее в отчаяние. Значит, он считает, что ребенок от него, убеждала она себя. Ведь они были вместе за несколько дней до его ареста?.. Родилась малышка, и с каждым днем в ее очаровательных младенческих чертах все больше проглядывал Со Лей, и упорное молчание Бенни окончательно заточило Кхин в ее грехе.
Она оказалась поймана в ловушку собственной ошибки, боли и растущей горечи. Когда Бенни стал ходить на сторону, она покорилась его возродившейся сексуальности как приговору – приняла это унижение как расплату за свою ошибку. О да, она многое получила от обрушившегося на них богатства, но молча осуждала наивную веру Бенни в то, что за деньги можно купить всех, включая каренов. Она презирала его убежденность в том, будто можно сражаться за дело революции, не замарав кулаки кровью. И если она любила Со Лея – и пускай, когда он вновь появился в их жизни, она игнорировала его робкие взгляды, не желая повторять ошибку, – если она все еще любила Со Лея, то вовсе не из-за общей их крови, но потому, что Со Лей понимал: он не важнее дела, вокруг которого они сплотились, и у него не больше права не сражаться, чем у самого бедного крестьянина. Кхин все больше и больше отгораживалась от мужчин, проводя время с прислугой, и это был ее личный бунт против пугающего мира, который ее дети считали таким уютным и безопасным.
Мысль о детях заставила ее остановиться, Кхин обернулась, словно обдумывая, не вернуться ли к ним. Ей лишь двадцать восемь, а она уже пережила столько горя, видела столько ужасов. И не в силах разбираться еще и с этим. Она просто должна найти для своей семьи способ выжить. Продираясь сквозь заросли вслед за каренами, которые держали курс на темнеющие впереди горы, – обреченные, как и все карены, вечно странствовать – Кхин чувствовала, как бремя, тяготившее ее, становится все легче.
