– Богатый еврей, – продолжал генерал. – Еврей, который умеет делать горы денег.
– Что, так про меня говорят? – рассмеялся Бенни, пытаясь подстроиться под наигранную веселость генерала.
Тот еще раз обшарил взглядом толпу, словно желая убедиться, что они внимательно наблюдают, как он наносит решающий удар. И точно, дамы, которые притворялись, что не заигрывают с Бенни, клюнули на фальшивые интонации этой вымученной беседы. Они слушали, о да – в полной готовности засвидетельствовать, как Бенни впадет в немилость у генерала.
– Скажите, – произнес Не Вин серьезным тоном, заставившим Бенни мгновенно насторожиться. – Что вы думаете о том, как поступили со всеми этими евреями в Европе?
Бенни молчал, сжимая в руке пустой стакан и глядя в злобные глаза человека, расплывшегося в широченной улыбке. Ему казалось, что он смотрит в неприглядное отражение собственной неспособности противостоять тому, что произошло на другом конце света. И ненавидел себя. Ненавидел с той же силой, с какой всю жизнь будет ненавидеть этого мерзавца, который опустился до того, чтобы грозить ему неописуемыми страданиями других людей. Он поставил стакан и с трудом протянул руку, смутно надеясь, что генерал примет это за вызов, знаменующий начало их битвы до победного конца. Но Не Вин не шелохнулся.
– Со Бенцион, – ответил Бенни. – Прошу меня извинить.
Вот так он и придумал себе новое имя, безусловно еврейское, но безошибочно каренское.
Через два дня партия Аун Сана устроила массовый митинг. Десятки тысяч людей собрались послушать речь бирманского лидера, так что город оказался парализован – закрылись все магазины Рангуна, перекрыли все улицы, а ледяные блоки в застрявших грузовиках Бенни таяли из-за невозможности никуда проехать. Из переполненного здания муниципалитета митинг переместился на Фитч-сквер, где в непосредственной близости от пагоды Суле, напротив Королевского парка, была воздвигнута сцена и развернуты уже знакомые транспаранты («Независимость через год!», «Вон!», «Бирма – наша страна, бирманский – наш язык!»). С внезапной болью в сердце Бенни смотрел на дом старого друга у того самого парка, где целую жизнь назад они прогуливались под благоухающими цветущими деревьями, узнавая друг друга.
Наконец Аун Сан вышел на сцену, и человеческая волна хлынула вперед, увлекая с собой Бенни. Даже не будь Бенни на голову или две выше остальных, он все равно сразу понял бы, что национальный лидер наделен харизмой и магнетизмом, которых катастрофически недостает его приятелю Не Вину. Точеная голова слегка запрокинута. Глаза устремлены на толпу. А стоило ему открыть рот – нет, это вовсе не то, что обычно называют ораторским талантом; филигранная точность суждений, которая одновременно и возносила Аун Сана на уровень богов, и утверждала его место среди простого народа – народа, который стал жертвой не только империализма, но и пороков капиталистического строя.
