— Твой отец не хочет, чтобы эти края порождали новые войны, — сказал Силий. — Серебряные чаши должны отправиться к моему далёкому другу, далеко за Германский рубеж, на реку у великого северного моря.
— Завтра мы уезжаем, — сказал Гай.
И поскольку Силий был одним из самых близких к отцу людей, а его жена Сосия, жившая в претории, была близкой подругой матери, мальчик доверчиво понизил голос и взмолился:
— Пожалуйста… Нужно кое о чём спросить.
Трибун, бывалый и безжалостный воин, с удивлением посмотрел на него, испытывая противоречивые чувства. Глаза мальчика были нежны и тревожны, голос обезоруживал. Он обладал одним из множества изысканных даров богов — способностью непосредственно и иррационально вызывать к себе симпатию. Трибун жестом отпустил солдат.
Гай снова заговорил:
— Моя мать плакала, и ты знаешь, что она скрывала это, чтобы никто не видел. Почему мой отец сказал ей лишь: «Имей терпение, возьми себя в руки»? И почему никто не захотел со мной говорить, словно я ничего не могу понять?
Даже в обычном разговоре, выражая свои чувства, мальчик соблюдал синтаксис и правильно употреблял время и наклонение каждого глагола. Он поднял голову с шапкой каштановых волос, чуть вьющихся на лбу.
— Никто не узнает, что мы об этом говорили, — пообещал он и стал ждать ответа.
Трибун вздохнул, как с ним бывало за мгновение до атаки, и сказал:
— Ты уезжаешь в Рим. И теперь я должен поведать одну историю, которую до сих пор мне не разрешали тебе рассказывать. Ты знаешь, что Юлия, единственная дочь божественного Августа, мать твоей матери, имела от Марка Агриппы, великого флотоводца, ещё и трёх сыновей.
— Знаю, ты сам мне это сказал, — ответил Гай, расправив плечи; он здорово вырос за последние недели. — Другие никогда не хотят говорить со мной об этом.
— Двое старших были сильные, мужественные, и мы все возлагали на них большие надежды, — прямо заявил трибун. — Но их обоих послали в очень отдалённые от Рима провинции. И вместо обоих в Рим вернулся только прах.
— Кто решил отправить их так далеко, одного за другим? — спросил Гай со спокойствием взрослого мужчины.
Силий умолчал, что Ливия, Новерка, уже подчинила своей воле престарелого Августа. «Nam senem Augustum devinxerat adeo, — напишет об этом Корнелий Тацит с презрением историка и сделает вывод: — Novercae dolus abstulit» — «Их убило коварство Новерки».
— Луция послали в легионы в Тарраконской Испании. Он едва доехал до устья Родана — там его поджидали, чтобы умертвить. Говорят о какой-то странной болезни, которую никто не смог объяснить.
