После яростной борьбы между популярами, хотевшими избрать Германика, и оптиматами, которые делали ставку на Тиберия, сенат в конце концов склонился на сторону последних.
— Но твоё время пришло сегодня, сейчас!
Тут Гай увидел, как его отец поднял правую руку с раскрытой ладонью, и это был незабываемый жест: так дукс всегда выражал своё решение говорить, то есть отдавать приказы, поскольку дукс никогда не говорил иначе. Все, от трибунов самого высокого ранга до простых солдат, в общем порыве быстро прекратили шуметь и замерли, приготовившись слушать.
Мальчик услышал, как дорогой для него голос отца низверг чаяния солдат с несвойственной ему холодностью.
— В те дни… — сказал дукс и сделал паузу. — В те дни у Рима не было правителя, вы это знаете.
Он снова помолчал, чтобы каждое его слово проникло в головы его солдат.
— Но сегодня Римом правит Тиберий, избранный сенатом.
Солдаты молчали. Мальчик видел, как изменялось выражение их лиц. Никто не шевелился.
— До последнего часа моего командования здесь я никому не позволю повторять подобные речи. Мы никогда не пойдём с оружием на Рим.
Молчание продолжалось. Власть мужественного, ясного, справедливого Германика над своими солдатами была почти гипнотической. Мальчик лишь услышал, как стоявший рядом трибун шёпотом выругался сквозь зубы.
Позже историки напишут, что командиры восьми рейнских легионов все вместе предложили идти на Рим. И кто знает, какой враждебный бог коварно вдохновил Германика отказаться. Потому что в этот день Германик, сам того не зная, сделал выбор — укоротил свою жизнь. Никто из легионеров не понял причины этой полной, самоубийственной покорности Тиберию. Никто не представлял, что сильный дукс Германик испытывал непреодолимое, до тошноты, отвращение к войне.
Над горными долинами стали собираться тучи. Пришло время уезжать в Рим. Гай понуро отправился в конюшни и в последний раз ласково погладил по гриве Инцитата. Потом перед оружейной кузницей увидел Гая Силия, трибуна, который когда-то показывал ему, как обращаться с сикой — кинжалом для засад, и подошёл к нему.
На этот раз Силий держал в руках не оружие — вместо этого его пальцы сжимали чудесную серебряную чашу.
— Посмотри, — проговорил он, протягивая её Гаю.
Серебро было тонкой работы, с чеканкой и едва заметной позолотой.
— Греческая работа, — сказал Силий. — История Илиады.
В его устах это казалось шуткой.
Но на чаше в самом деле была изображена история царя Приама, который на коленях целовал руку Ахиллу, убийце его сына, чтобы получить мёртвое тело. И виднелось древнее, но отчётливое клеймо автора. «Chirisoposepoiese», — быстро прочёл Гай. А на краю местный ремесленник выгравировал имя трибуна, «Силий», и работал над второй чашей.
