— Прыгай быстро. Пирог надо есть горячим.
Алексей осторожно вывел машину на улицу и внимательно уставился на дорогу. Анне показалось: вот сейчас он тот самый Алешка, с которым она рассталась около шести лет назад; он всегда был заводной, таскал ее по каким-то компаниям, любил влезать в споры, не боялся в них проигрывать; несмотря на свой азарт, любил ошарашивать неожиданными вопросами. Однажды пристал к бородатому поэту: «Ну, почему завод называется заводом?» Тот шевелил губами, смакуя это слово, размышлял: «Заводиться… заводка». Алексей погладил его по бороде: «Плотины ставили на реках, каскады прудов создавали. Вода колеса вращала… За водами — вот и завод. Эх, ты, словесник!» Поэт обиделся, был самолюбив, а вокруг смеялись, полез драться, наверное, знал какие-то приемы, сбил Алексея с ног. Тогда Алексей поднялся, посмотрел на поэта, сказал: «Дурак, я ведь тебя убить могу. Только потом будут думать: я какой-нибудь Мартынов». Анна видела: падая, он больно ушибся о стул, и боль эта не прошла, потому что, танцуя с ней, он заметно прихрамывал. А когда все успокоились, забыли про эту стычку, Алексей шепнул: «Поехали в травмопункт. Я, кажется, ногу сломал». Но все обошлось, никакого перелома не было, просто растяжение… Как же она тогда его любила!
Любила и тогда, когда он стал одеваться, как пижон: джинсы, замшевые ботинки, бархатный синий пиджак, японские часы — и все купленное на свои, на заработанные, — таскал ее в рестораны, но вскоре сам признался — в ресторанах ему скучно, да и ей не нравились жующие, пьющие, суетящиеся под музыку люди и нагло-приторные физиономии официантов. А вот в театрах Алексей был великолепен, переживал, как мальчишка, хватал ее за руки или смеялся чуть ли не до слез. Ей и нравилась в Алексее вот эта полная его самоотдача: если работал, то до умопомрачения, если отдыхал, то весь отдавался покою или радости созерцания.
Иногда он становился задумчив, любил поразмышлять, голос его делался негромким, и все, что он говорил, она жадно впитывала. У него даже было место на Ленинских горах, куда его тянуло, когда хотелось над чем-нибудь подумать. Алексей как-то сказал, будто бы это место любил Чехов, который говорил: чтобы понять Россию, надо подняться сюда, на гору, и увидеть с этой высоты Москву. Последний раз Аня и Алексей пришли сюда, на Ленинские горы, осенью, когда он уезжал на целый год на «Азовсталь»; пожалуй, то была их последняя встреча перед долгой, долгой разлукой. Они шли по тропинке между черными стволами лип, город в сизой дымке отсюда казался бесконечным, розоватое и желтое сияние исходило от громоздящихся один над другим домов; их скопление было похоже на огромную, с многочисленными изломами лестницу, уходящую в поднебесье, и только пронзительными кострами горели в лучах низкого солнца гроздья церковных куполов; улицы скрадывались пространством, и там, внизу, за речной излучиной, что отдавала тусклым голубоватым светом, виднелась трасса и крохотные многоцветные автомобили, двигающиеся по ней.
