Аня и Алексей неторопливо шли по аллее, у комлей черных лип лежали груды опавших листьев; он говорил, зажав меж пальцев дымящуюся сигарету, почесывая лоб, она побаивалась — еще нечаянно обожжет себя, но не решалась его прервать, а он говорил, что в нем давно живет желание увидеть хоть на мгновение все великолепие мира, но, наверное, мы способны обозреть лишь лежащее рядом пространство, даже если нам удастся подняться на огромные высоты; мир слишком велик и прекрасен, чтобы открыться сразу людям, и все же, наверное, мы никогда не устанем мечтать охватить взором как можно больше, чтобы понять неизбежные истины нашего существования.
Позднее, вспоминая все это, она чувствовала: речь шла вовсе не об открывающейся перед ними панораме города, а о человеческой потребности видеть явления во всем их многообразии; ей это было близко, в деле своем, занимаясь микроструктурами, она однажды поняла, что добиться истинного можно, лишь увидев взаимосвязи, уходящие в мегамир и космическую бесконечность, только единство этих миров может составить картину целого. Но это было потом, а тогда в его словах где-то подспудно она ощутила обреченность их союза и неожиданно расплакалась.
— Ты что? — удивился Алексей.
— Не знаю… мне грустно, — сказала она, стоя у черной корявой липы.
Тогда он наклонился к ней, стал целовать, она судорожно прижалась к нему, зашептала горячо:
— Лешенька, ты возвращайся скорее… только скорее…
Она так горько плакала, что Алексей едва ее успокоил; а потом она думала: это и было предчувствием… Его так долго, долго не было. Может быть, только сейчас он и вернулся?
Анна вспомнила, что сначала, приходя к Алексею, она побаивалась Веру Степановну; ей казалось, эта невысокая женщина с насмешливыми морщинками у рта сурова, но потом она как-то легко нашла с ней общий язык, с удовольствием слушала, как Вера Степановна говорит о минералах, рассказывает о своих скитаниях по пустыням, по тайге.
И сейчас, когда Алексей остановил машину у старого дома, Аня почувствовала укор совести: ну хорошо, расстались они с Алексеем, а Вера-то Степановна при чем? Ей-то она могла звонить. А то почти четыре года молчала… Почему молчала? Да, конечно же, конечно, она втайне чувствовала себя виноватой перед Алексеем; мало ли что бывает с мужчинами, по-разному их заносит, но она должна была его ждать.
Алексей словно угадал ее мысли, сказал, когда они выходили из машины:
— Мать тебя ждет. Обрадовалась, узнав, что ты будешь. Сказала: испеку пирог. У нее есть какой-то хитрый рецепт быстрого теста…
