На следующий день возникло непреклонное решение: она едет на фронт, у нее нет другого выхода, она должна быть там, воевать против тех, кто убил Володю… Через какой ужас она прошла! Она, привыкшая к скитаниям, ночевкам на земле у костра, и то поначалу содрогнулась — в какой попала ад. Ей хотелось быть убитой, но того, кто этого хочет, почему-то минует смерть…
Она бы никогда не вспомнила о Сереже, если бы не то важнейшее для нее дело, каким она занималась последние годы. Ее разговор с Лютиковым не был напрасным, она вышла от Сергея Сергеевича свирепой и решительной — будет пробиваться к Председателю Совета Министров, потому что больше ей обращаться было не к кому. Все-таки к тому времени она уже выпустила несколько книг, ее знали, о ней писали, и Председатель принял ее.
Был слякотный день, она по привычке надела резиновые сапожки, взяла с собой туфли, завернув их в газету, — думала, в приемной переобуется. Ее пригласили к Председателю сразу, едва она вошла. Целый час она говорила с ним, ее внимательно слушали, речь шла не только о самоцветах и поделочных камнях, речь шла о глобальных вещах, основы которых разработал в свое время Александр Евгеньевич Ферсман, она была его ученицей, принадлежала к его школе, и кому, как не ей, было заявлять в полный голос о забытой ферсмановской идее по комплексному использованию полезных ископаемых, о том, что узлы их концентрации должны превращаться в промышленные узлы безотходного производства. Она не забыла обиды, нанесенной ей Лютиковым, выложила все в этой беседе, так и сказала: «Только слепой хозяйственник может видеть так узко, ходить по золоту и думать, что топчет булыжник».
Когда она вышла из здания Совета Министров и под дождем быстро зашагала к метро, ее окликнули, за ней бежал человек, держал в руках завернутые в газету туфли. «Ох ты!» — ахнула она, вспомнив, что так и не переобулась, вошла к Председателю в резиновых сапожках, покраснела, но тут же рассмеялась: да не в этом дело, ее ведь слушали, с ней согласились.
После этой встречи Вере Степановне дали большую лабораторию, и началась ее новая жизнь, когда снова приходилось спать по три-четыре часа, а все остальное время уходило на работу. Сколько же молодых людей сразу стало роиться вокруг нее, и не только геологи и геохимики, но и художники, резчики по камню, архитекторы и экономисты; они разъезжали по всей стране, спорили, воевали, писали свои работы. Вера Степановна была счастлива, она обрела наконец то, к чему стремилась, — кипучую, ни на мгновение не отпускающую ее душу и мозг деятельность. И еще ее хватало, чтобы читать лекции студентам. Она и прежде много работала, но в той работе было разное: и отчаяние, и несокрушимая усталость, и забвение; подлинная же радость по-настоящему пришла только в эти дни.
