Но Вера Степановна знала: Соня ерничает, геолог она была неистовый и работала, не давая себе пощады; это Соня впервые указала ей на то, что стало потом главным делом в ее жизни. Морозный хруст слышался за окном, когда они укладывались спать, и Соня говорила:
— Я понимаю — война. Сейчас и нельзя иначе. Надо брать бокситы, и все. Но если подумать… Мы рвем землю, где столько всяких других богатств: и самоцветы, и поделочные камни… Все это гибнет на наших глазах. А жалко-то как! Может быть, Верочка, придет такое время, когда каждую песчинку будем оглядывать: а надо ли тут ее брать, может быть, еще стоит оставить, уберечь для будущего. Смотри, что делается в шахтах: и сталактитовые пещеры открываются и многое другое. Там бы поискать, но нам нужны только бокситы. Что поделаешь. Вот война, она не только людей губит, она землю губит. Разве же это добыча? Это раны на золотой земле…
Как часто потом Вера Степановна вспоминала эти слова. Прошло много лет после войны, она занималась самоцветами и поделочными камнями и на что только не насмотрелась, объезжая старые рудники и месторождения; видела непотребное: растирали на краску ценнейший уральский малахит, редкой красоты орская яшма шла на щебенку, пропадали всемирно известные аметисты Мурзинки. А начальник шахты на Украине, седой, с ржавыми от табака усами, с тоской говорил ей:
— Нашему-то пирофиллиту цены нет. Поглядите-ка, какой сиренево-розовый. На отделку его пустить — чудо. А кому не предлагал, все отмахиваются. Берут тут, правда, местные. На что? — И кривил брезгливо лицо: — На замазку. Ужас!
Почти два года Вера Степановна моталась по Средней Азии в поисках заброшенных месторождений голубого камня — бирюзы. Еще в седьмом и восьмом веках здесь добывали этот камень, она верила, что найдет старые копи, и нашла… Полжизни ушло на все это, а когда готовы были карты и описания, направилась к Сергею Сергеевичу Лютикову, потому что к этому времени тот стал заместителем начальника главка. Он принял ее быстро, без проволочек, и она увидела высокого, с заметным животом человека, у него была толстая жилистая шея, воротник сорочки туго охватывал ее, топорщился кверху жесткими кончиками. Лютиков обнял Веру Степановну широкими лапищами, чмокнул в щеку, хохотнул:
— Сколько лет, сколько зим, милая Верочка…
От него пахло одеколоном и селедкой, а может быть, какой-то другой рыбой, и она невольно отшатнулась. Когда шла, думала увидеть все того же Сережу, каким знала его еще до войны, на бокситовых рудниках, а этот вальяжный начальник был совсем на него не похож.
