Прощайте, товарищи попутчики, все по местам, через полчаса вы будете в Вильнюсе. А я остаюсь в Белоруссии, поскольку проезжал ее территорию незаконно. Отныне я обречен шляться по ней до скончания праздников и вообще сколько душе угодно, но в Литву меня без транзитной визы не выпустят. Таков здешний lex dura.
Здравствуй, Гудогай. Давненько меня тут не высаживали. Года два, наверное. Вот твой обменник, который откроется через четыре часа. Вот пропускной пункт, украшенный — специально для литовцев — плакатиком: седой ветеран строго напоминает, что никто не забыт и ничто не забыто. Вот сонный дождик, штрихующий и без того серую станцию, вот погранпост, там мой паспорт — его отдадут в восемь часов, когда придет электричка на Молодечно (а обменник, напомню, откроется только в десять). Как меня тут шмонали позапрошлой весной, мамочки родные… Но это на выезде. А мне пока что выезда нет, я пока что невыездной. Мне прямая дорога в Минск, поскольку в Гудогае, по недоступным здравому уму причинам, транзитными визами не занимаются.
Для таких, как я, тут всегда дежурит пара таксистов, готовых за восемьдесят баксов отвезти в Минск и обратно (при том что до Минска сто тридцать км и еще тридцать — до аэропорта, где обретается дежурный консул). Надо думать, эта парочка больше всех заинтересована в сохранении сложившегося бардака. Договариваюсь с водилой и иду к погранцам за паспортом.
— За сколько ты с ним договорился? — спрашивает один из прапоров.
— У него спытай, — грамотно отвечаю я.
— Заплатил бы нам — был бы уже в Вильнюсе…
— Так я ж давал — не берете… Вон тот, белесый…
— А-а, — прапор снисходительно морщится, — новичок, малахольный…
Выцарапав паспорт, гружусь вместе с сумкой в такси. И мы на побитой, но прыткой “тойоте” катим в город-герой Минск.
По дороге, чтоб не заснуть, водила рассказывает о себе. Сам он нездешний, из-под Гомеля. После Чернобыля вместе с женой и двумя дочками переехал под Гудогай — жена родом отсюда. Купили хату, обустроились, но для местных он до сих пор чужак, какой-то конфликт с председателем колхоза. В девяностые годы занялся бизнесом: поставил ларек при дороге, потом мангал с пеньками, потом небольшой трактир. У обеих дочек с тринадцати лет, как пошло созревание, нелады со щитовидкой, каждый год по весне ложатся в больницу, так что практически весь доход от трактира уходил на лекарства. — “Молодые девчонки, одной двадцать два, другой двадцать, — голос у водилы почти равнодушный, такой немножечко отстраненный, — и вот такие шишки на шее, представляешь?” Представлять не хотелось. Вдогонку какая-то сволочная история про то, как ему подкатили для дочек какое-то контрабандное западное лекарство, жутко дорогое, а в больнице его отказались вкалывать “во имя социальной справедливости и равенства всех больных”. А в прошлом году нагрянули люди от батьки, личный ОМОН, и трактир закрыли, потому как приграничная зона и все такое (про “все такое” я уточнять не стал). В общем, осталась только машина. Ею второй год и кормится, и лечится все семейство.
