— Дать свободу... Надо же! Такие слова... — Петр покрутил стриженой головой и легонечко начал грести. — Скажи, тебе такая свобода дана?
— Само собой.
— Отлично. Ты свободен. Ты отдыхаешь. А тебе не скучно?
Герман смешался.
— Я один.
— Не в том дело. Тебе нечем заняться, вот и скучно. Не пойми, что я хочу тебя уколоть. Просто пытаюсь объяснить. С другой стороны, нет такого занятия, которое было бы сплошным удовольствием. Даже веселиться долго и то скучно! Дай Кольке и Люське, как ты выразился, «свободу», они с тоски заревут, сами на пожни или к телятам прибегут.
Герман молчал. Он оставался при своем мнении, но нить разговора ускользнула. Доказать он ничего не сумел. Больше того, он чувствовал, что Петр во многом прав. В самом деле, разве ему не надоедали парковые развлечения и бесцельные шатания по городу? Свободный, он и там знавал скуку, и не только скуку, а и нечто большее, когда уже ничего не хочется и когда всё, вплоть до самого себя, противно. С толку сбивало и то, что Петр, оказывается, тоже находится в какой-то зависимости: сети он смотрел потому, что заболел старик, а ловить рыбу дорожками или просто съездить за озеро на отдых не может потому, что поджимает сенокос.
В молчании они приплыли к берегу.
— Во что бы тебе рыбы положить? — оглядывая лодку, спросил Петр.
— Ни во что.
— Обиделся?
— Нет, — Герман передернул плечами. — Просто не надо рыбы и всё.
— Как хочешь... А обиделся зря. На твоем месте, может, и я бы так рассуждал.
— Ладно. Не будем об этом, — Герман пошарил в кармане брюк, вытащил сигарету, закурил. — Вот еще что... — Он поднял глаза на Петра и с неожиданной для себя решимостью спросил: — Почему Катя перестала ходить с тобой на озеро?
Петр смутился.
— Понимаешь, ей некогда. Домашние дела... Передать привет?
Герман утвердительно кивнул.
Василий Кирикович сидел на крыльце.
— Сядь, — сказал он миролюбиво. — Поговорим маленько.
— Потом. Я хочу есть.
— Не потом, а сейчас! — с нажимом произнес отец. — Ты начинаешь вести себя, как мальчишка. Что ты хотел доказать своим вывертом? Бросился за этим... Маркеловым... Разве я сказал тебе что-нибудь плохое?
— Ты не сказал ни плохого, ни хорошего. Все это — демагогия. Я пошел ужинать!
В избе было душно. Пахло кислым — бабка месила квашню — и махорочным дымом — дед лежал на печи и там, в темном углу, красным угольком тлела цигарка. Герман сдернул со стола полотенце, которым был накрыт ужин, пошарил глазами и взял кусок рыбника.
