— Ладно. Паси свою рогатую скотину, а я к Кольке пойду. У него и костришко есть. Гуд бай!..
«Совсем дикая. Людей не видела», — заключил Герман.
На берегу ручья на ровной площадке с чудом уцелевшей нетоптаной травой у крохотного костерка сидел Колька. Он поднял на Германа синие глаза и улыбнулся. Что-то располагающее было в его доверчивой улыбке и в широко расставленных ясных глазах.
— Здорово, мужик! Ты почему сегодня не на сенокосе?
— Телят пасу. С Люськой. Дедушко заболел, дак мы и пасем. — Колька взял березовый прут и стал ворошить им в костерке.
Герман увидел, что в углях лежат три окуня с обгоревшими плавниками.
— А рыбу зачем в костер бросил?
— Я не бросил. Я пеку.
— Сам, что ли, наловил? — Герман присел на корточки.
— Ага... А на Кривом колене щучину тащил. Здоровущую! Да леска лопнула... Там ведь глубоко, Петьку и то скроет. — Колька выгреб из костерка одного окуня, поперекидывал с руки на руку — горячий! — потом сточенным лезвием железного складешка поскреб обгоревшую чешую и вопросительно посмотрел на Германа. — Хочешь?
— Давай. За компанию, — Герман взял рыбу и лег в траву.
— Хлеба надо?
— Нет, я так попробую.
— Я печеную тоже без хлеба ем.
— Ты Люську-то на окуней звал?
— Звал, да не идет дак, сытая!.. — Колька вздохнул. — На пожне все равно лучше. Пасти скучно... А там — хорошо! И обратно на Орлике. Ка-ак дашь вицей, дак он все скоком, все скоком, до самого дому.
Печеный окунь оказался вкусным, слегка отдавал дымком, и Герман невольно взглянул на тех двух окуней, что лежали на дотлевающих углях.
— Бери, бери! Я ведь уже третий раз пеку. И Люська ела. Сегодня не жарко, телята не разаются[12], хоть весь день удь да пеки, — он вытер ладони о траву. — Поглядеть, сколько еще пасти-то! — и задрал левый рукав рубашки до плеча.
Герман расхохотался: на руке мальчишки, выше локтя, были пристегнуты часы.
— Чудак, кто же так часы носит?
— Они Петькины, часы-то, — ничуть не растерялся Колька. — У него рука толстущая, а у меня, вишь, как тут тонко! — и обхватил пальцами коричневое запястье. — Через два часа папка приедет, телят в шестую загороду перегонять будем.
Герман не понял, что это за «шестая загорода», но выяснять ничего не стал и только спросил, не пасет ли телят Катя.
— Не, счас не пасет, — покрутил белой головой Колька. — Пока не косили, дак ночью пасла.
— Ночью? Зачем?
— Ведь как же! Днем надо, и ночью надо.
— Но теперь-то вы по ночам не пасете?
— Теперь сено косим, дак телята сами в загороде пасутся. У нас семь загород сделано. В одной три ночи держим, потом — в другой, потом — в третьей... А через три недели опять в первую загоняем. К той поре там опять трава вырастет. А косить кончим, дак папка сам пасти будет.
