— Вот видишь, взяла покрупней — сразу и вытащил! — торжествовал Василий Кирикович. Он зажал рыбу меж коленей, высвободил крючок и бережно положил плотицу в корзинку. А когда насаживал свежего червя, Герман заметил, что руки отца дрожат, как дрожали у него самого, когда утром вытащил на дорожку первую щуку. — Я еще поужу, ладно? А потом ты.
— Лови, лови, — великодушно согласился Герман и снова улегся на скамейке.
А Василий Кирикович входил в азарт. То ли он приноровился к осторожным поклевкам, то ли к зарослям рдеста в самом деле подошел на кормежку косяк крупной плотвы, но пустые подсечки случались все реже. Даже длинное гибкое удилище будто стало легче и послушней в руках.
— Ыгы... Есть!.. Вот так! — короткими восклицаниями вполголоса сопровождал Василий Кирикович удачную подсечку. Или, если рыба сходила с крючка: — Ыгы... Ой!.. Ах ты, черт возьми!..
Он, как в детстве, радовался каждой пойманной рыбе, сопел от усердия, торопливо наживляя крючок, и очень огорчался, что сын ничего не видит и не разделяет эту его рыбацкую радость.
Герман же, накрыв лицо майкой, недвижимо лежал на скамеечке. В это утро он поднялся очень рано, и приятная дрема овладела им. Он слышал короткие возгласы отца, слышал шлепок бьющейся в корзинке рыбы, но эти звуки проходили мимо его сознания. То ли во сне, то ли в воображении мерещился ему манящий образ смуглой длиннокосой девушки в ослепительно белом, как крыло чайки, платье. Он пытался приблизиться к ней, страстно желая увидеть ее лицо, но девушка неуловимо отдалялась, вернее, не то чтобы отдалялась — просто расстояние до нее оставалось неизменным, хотя он шел и шел к ней.
— Ыгы... Ыгы!.. О-оп!
Это были уже новые звуки. Видение мгновенно исчезло. Герман встрепенулся, скинул с лица майку. Он увидел красное от напряжения лицо отца, удочку, согнувшуюся в дугу, и порывисто сел.
Василий Кирикович выводил крупного окуня. Растопорщив спинной плавник, рыба зигзагами ходила на туго натянутой лесе, медленно, но неумолимо приближаясь к корме лодки. И вот уже Василий Кирикович протянул руку, чтобы взяться за лесу и поднять рыбу, но в этот момент окунь сошел. Удилище, вздернув леску, резко выпрямилось.
— Ой! — вскрикнул Василий Кирикович и выронил удочку.
— Кажется, рыбак поймал сам себя! — засмеялся Герман и с сожалением добавил: — А окунь-то был хорош!.. Ты бы его ко мне подвел, а я — за жабры!
Василий Кирикович молчал, разглядывая свою руку. Крючок глубоко, по самый изгиб, сидел в мякоти ладони.
