За столом было оживленно, как бывает всегда в деревенских семьях при наезде долгожданных гостей, и разговор велся самый что ни на есть бесхитростный. Акулина Матвеевна уже второй раз сообщала Нюре Маркеловой, дородной крупной женщине с добродушным широким лицом, о том, как накануне молилась за сына и его семейство и как утром, едва затопила печку, уголь так и скочил прямо в подол.
— А это верная примета, что гости будут! — забываясь, говорила она по-вепсски.
Савельевич же рассказывал Митрию Маркелову, маленькому старичку с ясными, как у ребенка, глазами, недавний сон: будто он, Кирик, выйдя на крыльцо по нужде, увидел на озере большой белый пароход, и будто этот пароход плыл прямёхонько к лахтинскому берегу, и много света было от него вокруг.
— Я и не знаю теперь, сон ли то был, а может, видение? — растерянно говорил Кирик, заглядывая в лицо Митрия. — И все гадал: перед какой радостью эдакое привиделось? А на-ко вот, сын приехал!..
Василий Кирикович вглядывался в лицо своего отца, и ему казалось нелепым и странным, как он мог в первый момент встречи не узнать его. Слов нет, отец очень постарел и как-то усох, сжался за эти четверть века, поседела его голова. Но высокий лоб, если поубавить морщин, — прежний, и брови те же, густые и кустистые, и крупный прямой нос, и широкие скулы...
«Нет, это просто замечательно, что мы здесь, что мы, наконец, вместе!» — мысленно заключил он и глянул на сына. Герман сидел рядом с бабкой, опустив голову, и вяло ковырял вилкой жареную рыбу. Брови Василия Кириковича чуть сдвинулись. На какой-то миг он представил себя на месте сына и понял: Герману одиноко и скучно за этим столом. Если б еще говорили не по-вепсски... Он взял вилку и постучал по стакану. Сразу стало тихо.
— Я бы попросил всех говорить по-русски, — извиняющимся голосом сказал Василий Кирикович.
Нюра виновато опустила глаза, Савельевич и Акулина пришибленно сникли, а дед Митрий удивленно спросил:
— Неужто, Васька, ты напрочь забыл наш язык?
Такое обращение покоробило Василия Кириковича, но он не подал виду, сухо ответил:
— Дело не во мне. Здесь еще и Герман.
— Ну, ну, — закивал Митрий. — Понимаю. Только хочь по-русски, хочь по-татарски, а молодому со стариками сидеть, что с нелюбой под венцом стоять!
«Не у тебя ли мне спрашивать, где сидеть и что делать?» — уязвленно подумал Герман.
Наступило неловкое молчание. Все сидели понуро, и лишь Иван Маркелов невозмутимо хлебал деревянной ложкой уху.
