Была зима. День выдался базарный. В город понаехало много крестьян. Но хоть бы одно знакомое лицо!.. Бродил дедушка по улицам один, всем здесь чужой, всеми забытый, заброшенный, одинокий. С тоски пропустил рюмочку и пошел топиться в красивой реке Томи, теперь скованной льдом, запорошенной снегом, студеной, мертвой. Сунулся туда, сунулся сюда; пока искал прорубь — малость поостыл, одумался. Одумался и повернул назад. Выпил еще рюмочку, чтобы согреться — телом и душой. Но тоска все не отлипала от сердца. И его потянуло, по старой привычке, на люди. Пришел на самую большую в Томске рыночную площадь, называвшуюся тогда Губернаторской, протиснулся в самую гущу, залез на чей-то воз — и давай кричать во все стороны:
— Земля и воля! Земля и воля! Земля и воля!..
Ох и дурень же был мой горемыка-дед! Кричал, должно быть, не так уж долго, а покатил еще дальше — в славный город Красноярск, который стоит, как мне рассказывали, на могучей реке Енисее, в такой красивой местности, что и сравнить ее не с чем, а вокруг высокие горы, покрытые, словно шапкой, вечнозелеными лесами, тайга... И прожил там дедушка чуть ли не до могилы.
IV
БАБУШКИНЫ АВАНТЮРЫ
Ветрычак пыша, былінку калыша...
Из народной песни
Когда он уехал, бабушка осталась с маленьким сыном одна, что былинка в поле. Отец ее был солдатом. И ни ему ее, ни ей его так ни разу и не довелось повидать. Уходил он в солдаты — она была еще во чреве матери, может, еще эмбрионом каким-то. Родилась, росла, выросла, а он все служил «царю-батюшке», все воевал. А потом и лег вде-то героем... И, как все люди, как все живые существа, постепенно рассыпался прахом — для новых плодов природы в ее новых формах, формах вечной жизни. Вот только дочурки своей так и не увидел.
Мать бабушки, солдатка, померла от холеры, когда бабушке было десять лет. Бабушка помнила и рассказывала моим родителям, как захворала ее мать — огурчик съела на базаре в Брудянишках. Вернулась домой, в деревню,— хлоп посреди хаты и потеряла сознание... Подняли ее с полу, уложили на полати, напоили квасом. И вышли все во двор, заперев хату до вечера. Она там металась одна, корчилась, почернела вся, как земля, и вечером, точно выдержав срок, готова была рассыпаться прахом на новые формы. Вот только дочурку свою оставила круглой сиротой.
Воспитывалась бабушка не у дяди, а у тети. Ну, докучала ей недолго. Поела хлебных корочек, а там — дорога обычная, хоженая: батрачить пошла. Все молодые годы маялась по чужим людям в местечке. Батрацкий стаж был велик. А за дедушкой побарствовала мало. Да и барствование-то было такое, что заделаться барыней не успела. Поэтому, оставшись одна, не испугалась — нашла выход.
