Находился, набродился...
Могилу насыплют. Спасибо еще, если крест на несколько лет поставят.
И все исчезло, прошло, растение вырастет...
Почему не скажешь, есть ли там что-нибудь, почему! Страшна твоя загадка.
— Прости, дедуня мой,— зашептал Лявон,— что в жизненной круговерти часто забывал о тебе.
Бывая в городе на кладбище, вспоминал об этих своих бедных могилках и думал, ведь так хотелось еще жить — непременно поставлю на могиле деда каменный памятник с надписью.
Не довелось, да и зачем это? Не все ли равно? Вот и его принесут на вечный покой. Скорее забудут, и лучше!
***
Оттуда направился к часовенке. Двери висели на одной петле. На помосте лежали желтые березовые листья и множество летучек — березовых семян. У самого потолка одно темноватое окошко с разбитым стеклом. Ветер влетал через двери и раскачивал бахромчатый конец белого рушника, которым было подвязано деревянное старенькое униатское распятие, прибитое в углу. Сбоку висела черная иконка Юрия, пронзившего длинным копьем змею с тремя головами, а с другой стороны — на одной руке висело еще одно черненькое распятие, только поменьше. Вторая рука, вместе с куском креста, к которому она была прибита, валялась на скамейке,— и это все, что тут было.
Лявон взял эту руку и присмотрелся, до чего же старательно была она когда-то вырезана набожной рукой крепостного человека.
Тронул скамейку, и ножка упала на пол. Все здесь было заброшено и убого.
И Лявон с какой-то злой радостью — такая радость часто бывает у ребенка, когда он, поплакав и постоная после обиды, представит себе, как после его смерти все по нем будут рыдать,— подумал: «Пусть не сбылись прежние мечты о высокой культуре края, о кладбище с каменной стеной, с подстриженными деревьями, цветами, памятниками, с чистыми, посыпанными песком дорожками.
Пусть себе. Ведь ничего не сбылось. Все останется так, как и сотни лет назад. Поваленные кресты, изрытые свиньями могилы».
И он здесь ляжет со всеми. И его могилу изроет свинья, а крест повалит.
Еще раз обвел глазами бедное, родное кладбище.
— Спите, родные! И ждите меня к себе...
Перепрыгнул канаву и межой направился к большаку.
***
Далеко-далеко на горизонте, у самого леса, синел то ли дым, то ли туман.
Кое-где уже стлалась белая паутина. На пробороненной полоске жита подсохли комья земли. А на соседней полоске, если хорошо присмотреться, уже вылезли крохотные красные ростки — озимь.
Когда Лявон уже подходил к большаку, со стороны леса заклубилось облако пыли — ехали паны на паре рысаков. Слетели с горы на гать, затарахтели по гати, по хворосту, сухим льняным стеблям и забарабанили по мосту.
