Я ужасно боюсь, что тебя кольнет разочарование, когда (если) ты увидишь меня. Потому что я все равно другая.
То есть не внешне другая — тут все соответствует, внешне, — стоит только всмотреться в глаза и услышать первые слова — от всей этой драмы лица, жестов и голоса не оторваться. Я это понимаю о себе.
Эту пифию на треножнике, от чьего голоса ты плывешь, во мне реальной не разглядеть так сразу. Ее оживляешь во мне ты, мой настоящий мужчина. И даже если ты отречешься от меня, потому что жизнь жестока к одним ради других, я знаю, что я не одна — ты мое бытие.
А ты же помнишь, Гор, хороший, какая я была недотрога. Но я и остаюсь такой. Для всех, кроме тебя.
Но если это чувство обязывает тебя к каким-то нежелательным действиям… Впрочем, почему это должно обязывать?
Раньше любовь к женщине обязывала тебя забирать ее себе, что с того?
Тогда тебе надо было утверждать свои владения. Сейчас — нет.
Да ведь ты еще и не признал, что любишь меня. Это я уже сто раз успела…
Тебе желанна явь, когда дома кто-то ждет, кто-то держит горячим очаг и еду, кто-то обнимет и выпьет тебя и напоит собой, чтобы жизнь продолжалась.
И я готова всех забыть, как Каренина, чтобы быть с тобой.
Но ты не воспользуйся этим, прошу.
Ты писал о времени. Ты правильно писал о времени.
Я люблю тебя, люблю тебя, люблю впервые в жизни, наконец-то люблю.
Лика».
«…Здравствуй, моя радость.
Пока ты еще не прислал мне ругательное письмо о том, что я не умею держать себя в руках, а язык за зубами и волную твои прекрасные трепетные потрепанные нервы всякими невозможными словами -
напишу тебе еще одну записочку, потому что я вообще не могу ничего делать сейчас, кроме как думать о тебе,
куда-то я пропала -
посмотри, пожалуйста, там, возле тебя, меня нет?
Пчелкин, бедный, никак не хочет принять мой отказ вести с ним переписку. Уже даже не употребляет соленых выражений, ведет себя как паинька после того, как я ему объяснила, что голову в плечи вбираю от таких писем.
Уж я ему говорила, что мы разные, но он просто дружить хочет. С ума сойти. Женщин всегда видел в качестве объекта „поимения“ и другого не признавал, а тут вдруг…
Он умный, конечно, я понимаю… просто я сейчас полна тобой.
Ну, я попробую проявить дружелюбие к нему, попробую, раз он уже прилично себя ведет.
Можно я скажу тебе, что меня просто трясет сейчас, я больна тобой, как лихорадкой.
Слушай, запрети мне говорить с тобой так откровенно о своих чувствах.
Лика».
* * *
