* * *
В текстах моих писем, написанных в режиме ответа, сохранился отрывочек его письма. (Надо же — уцелел в «топке»!)
…Вы фантазерка, душа моя. Попытайтесь представить себе это в реале, как в кино. Вот муж Ваш, отец Ваших детей, который любит Вас и заботится о Васи Ваших детях. Вот Ваши дети. Вы нужны им. Им нужны Ваша забота и внимание. Как же они Вас бросят? А Вы их?..
Я, собственно, потому и отсек для себя все эти мысли, чтобы не вводить во искушение ни Вас, ни себя. Отпустите эти мысли от себя, не притягивайте. Мы есть. Мы — вот они. Мы общаемся и будем общаться, пока Вам не надоест. Об остальном — прошу Вас — пока не думайте. Время все поставит на свои места, все и всех рассудит.
Рассудит…
Ему нравятся стихи Вероники Тушновой:
Улыбаюсь, а сердце плачет
В одинокие вечера.
Я люблю тебя. Это значит
Я желаю тебе добра.
«…Здравствуйте, Игорь!
Сегодня мне приснилась зима. Не ставьте меня на пьедестал, там холодно. Можно я просто буду рядышком?
Судя по стихам, что Вы цитируете, радость моя, Вы больны альтруизмом. Это не заразно? Смеюсь…
А я стихов бегу, сильно бьют по моим струнам. У меня сразу глаза горячеют и нос щекотится.
Все еще болят зубы? А Вы не принимаете никакие обезболивающие таблетки? Это же с ума можно сойти от тупой ноющей боли! Господи, ну чем же Вам помочь-то… Диклофенак очень хорошо снимает костные боли. Но его можно всего два раза в сутки, хоть какая-то передышка…
Обожаю эти зубки, не болите, хорошие мои.
Моя радость. Мое тепло. Моя похищенная душа.
Мне нравятся любые производные моего имени, когда они исходят от Вас.
Спасибо, что послали мне то, что Вам самому дорого, — такая трепетная степень доверительности и близости… учитывая, что это сделано во время разрыва, вообще изумительно…
… Мне ведь и в самом деле повезло с семьей. Все очень хорошо, нежно, открыто, никто никого не напрягает, все друг с другом откровенны и все беды и бедки свои несут домой, где ранки врачуются, на „вавки“ дуют, боли утишают, радости делят.
Мои старшие девочки скоро выйдут замуж. Все к тому идет. А маленькая… Если я решусь уйти, Сережа мне ее не отдаст.
Когда я порой устаю от всей себя в этой семье, от своей раздвоенности, я говорю ему, что, как только найду себе независимую работу (что очень возможно), с нормальным доходом, то уйду и буду жить одна. Он делает вид, что давно об этом знает. Верит. Хоть и страшится. Я бы ушла от него еще восемь лет назад, но вот ребенок образовался во мне, и я сломалась, осталась. Он — безупречный муж. И не виноват, что двадцать лет пытаюсь его полюбить, и по-своему люблю, но… не люблю.
