Он знал это, все было озвучено мной.
Он сделал тогда и делает сейчас все для того, чтобы я не ранилась о жизнь.
И если бы любовь можно было заслужить — он бы ее заслужил.
Я отношусь к нему со всей возможной любовью, нежностью, никогда не изменяла ему и, думаю, не изменю.
Он страшно меня любит, гордится тем, что я принадлежу ему, гордится всем, что есть во мне. Говорит, что я заполнила ту часть его, которая была пуста и вопила о заполнении.
И только одно во всей этой идиллии мучительно: я остро несчастна во всем этом счастье, и мне легче, когда он в отъезде…
Три с половиной года назад со мной случилось несчастье — меня полюбили, и я полюбила.
У него тоже семья. Мы не встречались наедине, нет.
Даже слова признания были произнесены в толпе (хотя двое в толпе — тоже уединение, да?).
У нас с ним были одинаковые нравственные планки.
Не знаю, для чего это было послано. Не знаю.
Ведь ясно же было заранее, что мы исключим все тактильные контакты из отношений — об этом речи вообще не могло быть, — это было табу, прелюбодеяние, или что там еще…
И не потому, что это некий абстрактный грех — нет. Просто потому, что от этого будет больно многим.
Ну вот.
Когда стало невмоготу, я сделала все, чтобы уехать из того города сюда, в Питер.
Сейчас я соскочила с этой ломки.
А может, столько боли накопилось, что душа впала в кому, а очнувшись, стала немного другой.
Я лелею в себе эту хрупкую не-любовь и не-боль и молю, чтобы та пытка не возвращалась.
От этого методичного убивания любви я и начала писать.
Сублимация. Фрейд бы возрадовался.
Я все время чувствовала свою двоякую преступность: за то, что люблю чужого мужчину (пусть платонически, но люблю и вызываю любовь!), и за то, что убиваю любовь к нему.
Такая вот амбивалентность.
Видите, какой у меня иммунитет выработался?
Так что вряд ли Вы смутите мое душевное спокойствие, которого нет, но которое где-то рядом…
У меня всегда получалось дружить с мужчинами. Именно дружить.
Всегда, конечно, была в отношениях стадия гендерной пристрелки, но полом обладают все женщины, а остроумием и мозгами — нет. И умницы мужчины очень быстро начинали ценить во мне то, чего нет в других тетках.
Когда я нежилась в хрупком выздоровлении от своей любви запретной — примерно месяца полтора оно длится, — мы стали разговаривать с Вами.
И на меня вдруг снизошла банальная мысль: на свете есть очень достойные мужчины, и мне не нужно думать, что та моя любовь — это рок какой-то несчастный.
