Что-то передвинулось в природе.
Помехи ли в эфире виноваты, или кто-то не протер вовремя зеркало универсума, и искажения возобладали — неизвестно, но только сила зова, влекущего Лику, вдруг ослабла.
То, неведомое, что послало за Ликой гонца, снабдив его чарами, вдруг отозвало назад свой шифрованный сигнал.
«Искушение миновало», — сказал бы святой.
Нечто там, в далеком далеке, спасовало перед смертной решимостью Сергея.
А может, это несказанное далёко и не нуждалось в Лике, лишь пело голосом сирен, зазывало полифонией мечтаний и надежд?
Не знаю…
Я описываю происходящее символами. Но вот — для сравнения — отрывки из дневника Лики.
«…Проснулась, посмотрела на любимый черный узор железного изножья кровати. Подумала — моя кровать. Уйду — буду просыпаться в окружении чужих предметов. Вещей, которым мне нечего дать. Эти любимые вещи я „надышала“ собой.
Эти книги.
Эти простыни, подушки, плед.
Вещи, вовлеченные в оборот мной, останутся, а я уйду.
А дети?
Дети отходят от нас, как только рассекается пуповина.
Ею же завязывается первый узел их жизни.
Это в память о той связи мать заботится о детеныше.
В память о бывшем неодиночестве, когда в теле жило другое тело.
Может быть, соитие мужчины и женщины — тоже дань той памяти?
Пенис, как пуповина?
И как дети мои отплывают вдаль от меня, потому что все жертвы Пуповине принесены и ритуалы исполнены, так и я отплываю от мужа, потому что связь истаяла?
Меня нет с ним. Уже давно нет. Как он живет с призраком? Любая женщина поняла бы уже давно, что меня нет. Но ему невдомек. Пока меня можно спросонок коснуться рукой, пока можно своим телом повторить мое, я считаюсь, как будто есть…
Я не чиню препятствий проникновению в себя. Доступна, как гуманитарная помощь пострадавшему. Привычная алтарная служба развенчанным идолам.
Но для него (доступ к телу) — это возможность поставить метку: „Мое!“ И пожалуй, единственное, что не дает ему сдохнуть в этом кризисе.
Мне жаль лишать его этой малости, да я и не вправе. Он должен сам отпустить меня. Сам. ИНАЧЕ ЗОВ НЕЛЬЗЯ СЧИТАТЬ ЗА ЗОВ, ВЫЗОВ — ЗА ВЫЗОВ. Иначе все, гонящее меня прочь из семьи, — иллюзия, фата-моргана, глюк.
И я не смею отменять его жизнь, взрослить прежде времени детей ради послышавшегося голоса в тумане».
Если бы я знала, что там, в далеком краю, кто-то подносит руку с фонарем к окну, стараясь угадать во тьме мой силуэт. Или слушает, припав ухом к сухой земле, не слышны ли мои шаги…
Но нет. Никто не ждет.
