Некий врожденный навык различения добра и зла вопил: «Не-е-ет! Не унижай и не обижай никого!»
Закон желания компенсации буйствовал вокруг неумолимо.
Сергей оказался вне этого закона. Так было потом всегда.
«Люди — они другие», — решил для себя.
Жить было тошно. Надежда не светила ниоткуда.
Красивый и молчаливый, он нравился девушкам.
За одну такую девушку ему однажды на танцах сказали: «Давай выйдем», а потом стали бить. Он апатично сопротивлялся гаденькой злобе незнакомых парней, уже не пытаясь вникнуть в древнюю логику битья. Потом в какой-то момент понял, что лучше свернуться в комок и не отвечать на удары. Били вчетвером, не торопясь, ногами. Утолили свой невнятный гнев и ушли.
Старший брат нашел их через неделю. С парочкой знакомых боксеров прижал жалкую четверку к задней стене клуба, велел Сергею:
— Бей!
— Нет, — покачал головой, — нет. Не могу. Не хочу.
— Так надо, — сказал брат, знающий законы стаи. — Тебя били, ты должен отомстить, такая жизнь, по-другому нельзя.
— Нет. — Сергей чуть не плакал. Эта четверка выглядела такой приниженной, такой безнадежной. Не мог он их бить.
— Тебя. Били. Ногами. Вчетвером, — рубил слова старший брат, полубог из детства. Защитник и мучитель. Не послушаться его всегда было если и мыслимо, то наказуемо.
— Я не стану их бить. И вы тоже. Пусть идут.
— Ну, как знаешь, — помолчав, решил брат. — Пошли вон отсюда, уроды, — бросил он четверке.
Парни, недоверчиво оглядываясь, ушли.
Брат, старший и главный, внимательно смотрел на Сергея.
— Трудно тебе придется в жизни, Серый.
Ну что ж, это давно было ясно.
Было ясно, было ясно, было ужасно. Ужасно муторно было жить эту жизнь. Он пил безбашенно. Дешевый коньяк, дурное вино, замысловато приправленный бабушкин самогон. Кое-как сдавал сессии, урывками подрабатывал — и снова пил, прятал голову в спасительный хмель.
А потом встретил Лику.
Лика, травленная буйными запоями отца, истовым пуританством матери, прессингом сверстников и любовью женатого мужчины, уже примерялась лезвием к своим скользящим тонким венкам. Но еще держала лицо, еще лучилась глазами. Надежды и она не ведала. Веселый покой обреченности — вот ее тогдашняя аура.
Нет, он не расшифровал тогда ни единой полоски ее спектра. Он просто объял ее всю, целиком, запеленговал ее биение, понял — вот она!
Его женщина. Его надежда. Она чувствует эту стороннюю гадскую жизнь так же, как и он.
«…и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть».
С веселой и обреченной улыбкой шагнула Лика под венец. Ей было все равно. В омут, замуж, под трамвай…
