Разморенная Прима промедола, недовольно поспешая, прибыла на этаж уже через семь минут. Потянулась за своим блокнотом, но Лика, девочка его спасительная, уже сунула в белый халат бумажный квадратик купюры, шепча: «Давайте формальности потом, после укола».
Величаво кивнув, Прима сноровисто вколола снадобье — и через три минуты его унесло в сон.
Лика тогда быстренько вникла в больничную систему.
Подружилась с медсестрами незамысловатым путем, известным еще в Книге книг — «Дар в пазуху расширяет сердце».
Подружилась с палатным врачом, просто поболтав с этим импозантным мужиком о том о сем.
И теперь весь персонал переменил отношение, все дружно старались не допустить болевого спазма, чтобы камень не тормозился ничем.
А потом кто-то из санитарок обмолвился, что, мол, и опасались ее, а ну как и правда — взорвет больницу…
Лика быстро научилась делать уколы. Легко и не больно.
Изучила его «каменную» болезнь «от и до». Травы, чай, биодобавки, чем приступ снимать — все выяснила.
Ну разве она смогла бы так, если бы не любила его?
— Меня уносит, — сказала она вчера, — я уже давно не с тобой, разве ты не видишь?
— Не вижу, — соврал он, — вот же ты, здесь, со мной.
— Я хочу пожить одна, Сереж, хочу снять квартиру и пожить одна.
Медленно приходя в себя, осматривал маленькую гостиную, видел, словно впервые, желтые рельефные обои, темно-коричневые деревянные окантовки углов. Белый диван с подушками цвета корицы. Светло-зеленый пол. Лика сама выбирала и цвета и фактуру обоев для ремонта. Рабочие тогда вежливо недоумевали. Тихо и колко комментировали причудливый хозяйкин вкус. А когда под Ликиным ласковым напором завершили работу в комнате — ахнули. Бледно-зеленый ясеневый пол — словно трава подо льдом, теплые желтые стены — как солнечные блики в хмуром питерском дне, четкие коричневые обрамления углов как ощущение завершенности и… надежды.
Надежда…
Он встретил Лику в 22 года. До этого были школа, армия, два курса института. В армию пошел сам, хотя по здоровью мог не пойти.
Армейская циничная стынь быстро выветрила дурь из головы благонамеренного мальчика.
Но первый страшный год прошел.
Настал второй год службы, год куража и реванша.
И вот тогда он впервые ощутил свою отделенность от мира обычных парней.
Сергей не мог никого унижать. Не мог. Внутри не оказалось той детали самолюбия, которая ищет отмщения любой ценой.
Отыграться на ком-нибудь, лишь бы избыть свое, накопленное за год унижение, хотелось всем парням в роте. Ему — нет.
