Каков же он, незнакомый Энск? Эта деревня? И — что последует за ним?..
Проскрипели под сапогами смерзшиеся доски тротуаров; улица с названием Поморская вывела строй к набережной. Под жиденьким утренним светом прошли по двинскому льду на вокзал, погрузились в эшелон.
День, все еще по-северному короткий, быстро угасал. Его полусумрачные минуты уносились быстрее, чем пересчитываемые колесами стыки рельсов.
Из деревни, уже летом, путь пролег дальше на юг. Время подходило к тем дням, к которым относилась дата на письме отца.
«…А может, он и не мог услышать. Если в боях то есть…»
Бои начались через две с половиной недели.
Каким было это начало?
Трудно вспомнить.
Вернее, трудно найти ту отправную точку, которая могла бы сказать, что ты уже в бою.
Для Федора такой точкой могла быть и услышанная вдруг с дуновением ветра канонада, и так же вдруг показавшаяся в отдалении дымная черта города, когда они пешим порядком выдвигались на передний край, и до сиплости сухие, словно от першения в горле, слова комбата:
— Горбок этот со школьным зданием на склоне взять любой ценой. С ротой Смородушкина пойдет адъютант старший.
И хотя последние слова относились непосредственно к нему (такой стала после формирования должность моего старшего брата), Федор не столько услышал слова комбата, сколько увидел его куцепалую руку: комбат не карандашом показал на карте объект атаки — он просто накрыл его сложенной корытцем ладонью, будто хотел немедленно вырвать этот синий кружок и, зажав в горсти, подать окружающим. С минуту комбат молчал, затем рука его раза два приподнялась над планшетом и тут же с хлопаньем опустилась на то самое место, а сиплый голос выдавил медленные слова:
— Прошу запомнить: крепок горбок. Не обольщайтесь.
И повторил:
— Очень крепок.
— Но сковырнуть с него немчуру надо, — громко произнес знакомый голос за спиной Федора.
Повернув голову, Федор увидел Смородушкина. И невольно, совсем некстати, подумал: «Неужели это округлое лицо здоровяка он видел обезображенно-синим на морозе? Какая крепкая, матово-розовая кожа щек, как основательно плотно, гармонично сцеплены все линии — от верхних, высвеченных молодой живостью глаз, до нижних, подчеркнутых красивым очертанием рта и подбородка!»
Смородушкин улыбнулся Федору или, может, не только ему, а еще и той своей вольности, с какою осмелился дополнить наставления комбата.
Они стояли под стеклянно-чистым небом, в глубокой, наполненной отвесным солнцем балке; все, кроме комбата, в новеньком обмундировании. И почти все — перед первым своим боем.
