Зрачки качались и плавали, белесо-стылые и пустые (пустые именно своей заведомой злобностью), но Василий, к удивлению своему, ощущал не страх и даже не ответную ненависть, а недоумение. «Откуда и почему, — думал он, — у этого немца, рядового солдата, столько злобы к русскому человеку?.. Откуда? Почему?..»
Два этих слова, как те два зрачка, тоже вдруг приняли размерность его походки, колеблясь и повторяясь при каждом шаге:
«Откуда?.. Почему?..»
Пара шагов… Вторая пара шагов… Василий все дальше от подбитых танков и от убитого фашистского солдата, а мысли его — все о том же…
Заметив на высотке торопливо-тревожные взмахи, Василий ускорил шаг, а затем, почувствовав недоброе, побежал. И тотчас перешли на лихорадочную, суматошную пляску круглые пятна ненавидящих зрачков, чаще, настойчивее, навязчивее запульсировали непроизносимые, но мучительные слова:
«Откуда?.. Почему?..»
«Откуда?..»
«Откуда?..»
Эти недоуменные вопросы Василий принес с собой и на высотку, в окопы.
Принес как первый груз новых, столь быстро и столь незаметно ставших совсем взрослыми раздумий над жизнью. Над ее ценой и… бесценностью.
Над сложностями внутреннего мира человека, в котором, оказывается, могут на равных поселяться любовь и ненависть.
Вопрос, оказывается, лишь в том — что победит.
В немце вот победила ненависть…
А он, русский юноша Василий, с детства любил всех людей (за исключением, конечно, злых и жестоких), верил всему, что говорилось ему в школе, на рабфаке, на лекциях в военном училище, о чем писали газеты, что передавало радио…
Верил, верил и верил.
«Всюду на земле живут такие же, как мы, трудящиеся. Их большинство, и они не позволят буржуям задушить единственную в мире Страну Советов…»
Но первая же встреча с этим рядовым «трудящимся» обернулась с его стороны коварством и злобой. Будто не ты тут хозяин и труженик, а этот непрошено пришедший потомственный громила, начиненный необъяснимой ненавистью и столь же необъяснимым желанием убивать.
…«Откуда?.. Почему?..»
Василий с невольным равнодушием выслушал замечание командира батальона и лишь после этого уловил садняще знакомые, гулко-басовитые звуки. Он посмотрел в поле, за линию подбитых вражеских машин, туда, где только что стрелял по нему смертельно раненный немец, и много далее этой линии, — и увидел по обе стороны шоссе горбато-неуклюжие, медлительные силуэты тяжелых танков. Рев их, чудилось, достигал не только окопов на высоте, но простирался и далеко за колосящуюся хлебную ширь, уже тронутую в лощинах сероватой тенью.
