«Погодим со мной, Мань. А то шибко хату обновами завалим».
И как-то потайно отвел глаза. А я это самое в нем уже знала, потому поняла: что-то задумал он по-своему сделать.
Спросила — смеется опять:
«Может, я весь белый свет хочу в дом».
«Какой это, — спрашиваю, — белый свет?»
«А такой, — говорит, — круглый».
Я рассердилась, а он опять весело так мне:
«Иди к подводе, подожди меня там. Я сейчас».
И пошел. Через улицу, к Дому Советов, быстро зашагал. И вернулся тоже быстро. Я увидела его, как только он из-за водокачки, что у Старого базара, вынырнул. Присмотрелась — несет сверток в руках. Ближе подошел — вижу: большое что-то в рыжую бумагу завернутое. И в самом деле, вроде круглое. Как он аккурат и говорил. Глаза у него и виноватые, и веселые тут же. Кладет сверток в повозку и наперед меня утешает:
«Дети, Мань, порадуются».
«Чему же это они, — спрашиваю, — порадуются?»
«А покупке этой».
И тут же, всурьез теперь, видно заметил, что я серчаю:
«Очень это для них надобно. В учебе. Понимаешь? Для такого дела нельзя скаредничать».
Развернула это я покупку его, и стало мне невмочь глазам своим поверить: в бумаге-то завернут был этот… как его… до сих пор название забываю… во-во: глобус этот самый. Так он красиво заголубел в нашей повозке, серед целого-то базару, что аж стали люди подходить поглядеть. И сама я, грешное дело, прилипла обоими-то глазами к диковинной покупке. А в душе гдей-то дрожь: это ж, думаю, сколько денег отвалено? Глянула на отца, а у него такая радость на лице.
«Хорошая штуковина?» — спрашивает.
Я промолчала. Прямо скажу, сумрачно было у меня на мыслях, а отец уже с упреком мне:
«Не глупи, Мань. Аль для тебя то хорошо, когда из одного дня в другой, как из амбара в амбар, одну и ту же торбу переносят? Вот красоты-то в жизни!..»
Ну и не стала я радость ему ломать, проглотила то, что в душе трымкало, махнула рукой. Купил — так чего уж тут. Да и подумала то же самое: «Детям цельный праздник в дом». И хотела опять в бумагу покупку, а отец остановил мою руку, озорно так подморгнул одним глазом и сказал:
«К чему прятать? Повезем открыто. Аль срамное что в том глобусе?..»
Так и везли. Через два чужих села да через свое третье. И не похвальбы ради делал так отец. Хотелось ему оченно, чтоб и еще кто позарился на то самое. Все, что отец затевал, ценили селяне, вот он и не прятался…
Там, где кончался рассказ матери, начиналось то, что видел я сам…
Осенний день короток, быстро смеркается, и по этой сумеречи застучали во дворе копыта. Гукнуло на колдобинке колесо, что-то скрипнуло, и тут же — зычное отцово «тпру-у».
