— Ну и добре.
— А топляка… — продолжал отец. — Что ж, пускай и топляк. Хоть, сказать по правде, жалко мне его. Спасенного-то. Счастливым конем будет. Ну да, опять же, половиной своего счастья он тебе обязан. Пускай же оно полным станет…
— Вот и лады. А теперь — до вечера. Пойду глядеть, чего там вода да град наработали.
— Так и мне ж по тому самому делу спешить надобно. Боюсь, не прошлось ли по пшеничному клину. На взгорке он. И почти что на сжин приспел. Если ударило, то, знать, смолотило и провеяло зараз.
Они вышли вместе, а за огородами кивнули друг другу и заторопились, заторопились: Павлантий — к себе в село, где председательствовал тогда в колхозе, а отец — на бригаду.
…Топляк (это имя так и осталось за ним) не был счастливым. Не угадал отец.
Мать рассказывала:
— Табун-то из колхоза погнали загодя, в предодни тому, как немцам прийти. А Топляк возьми и отблудись по дороге. И своим ходом заявился он обратно. Сегодня заявился, а завтра — немцы. Ну и не знаю, что да как было, а, глядим, вон что получилось. Облюбовал Топляка немецкий офицер для верховых прогулок. Стать и осанка были у коня крутые, на загляденье, бег прыткий, несущий такой, без рысистой тряски. Брал в галоп резво, да и плавно, что тебе птица на взлет… Ну, видать, и завлекся немец Топляковым галопом не в меру-то. Дальше привычного проскакал. А там, из глухого места, пальнули по нему как раз. Одной-то вишь пулей немца наповал, а второй — Топляку в ногу. Так и остался, бедняга, хромым… Только эта беда — еще не беда. А вот боль-то сердешная: озлясь, немцы все ближнее село — Лиственки — подчистую спалили. И людей там постреляли без разбору…
…В один из своих первых послевоенных приездов в село я, возвращаясь как-то пешком из заречья, встретил у мостика через Росницу подводу. Возница мне был незнаком. А может, за давностью я не узнал его. Не узнал бы и Топляка, если бы не его приметно солнечная масть да не рассказ матери о конском увечье.
— Топляк? — невольно вырвалось у меня.
Возница, молодой небритый мужчина, удивился.
— Откудова знаешь-то?
— Да вот… давние знакомые…
— А-а…
Я долго смотрел вслед подводе, узнавая и не узнавая в этой хромой лошади былого голосистого резвуна. Широко и пронзительно взрывалось когда-то над Росницей, над всем выпасным лугом его веселое, сильное ржанье…
Подвода поднималась от моста в гору, и я видел, как, припадая и припадая вправо, словно все время ступая одной ногой в дорожные колдобины, Топляк старался и тут, на подъеме, не убавлять свой привычно торопливый шаг.
