Но скоро отец стал все тревожнее поглядывать за окно, сокрушенно покачивая головой, затем поднялся и, сняв с гвоздя брезентовый плащ с капюшоном, вышел из хаты. Мы тут же увидели, как мимо окон, в ливне, мелькнул малоотчетливый силуэт.
А с неба все лилось и лилось. Шум и плеск падающей воды смешивались с похожими на дробление камня перестуками грома, тугие, как бы напряженные струи-струны тускло высвечивались в отблесках молний…
Сколько это длилось?
Час?.. Два?..
Отец говорил — минут сорок.
И за эти сорок минут все окрест переменилось. Выбежав из хаты, мы не могли узнать двор, поле, улицу. С каждого пригорка и бугорка текло, журчало, там и тут темнели мутные лужи, огород стал грязным месивом, в саду, сквозь ломь веток, как снег, белели сбитые градом и водой яблоки.
Самое же удивительное открылось нам за садами и огородами, там, откуда, далеко вверх и вниз, была видна наша Росница.
Да скорее и не сама речка была обычно видна, а ее лилово-зеленая пойма, поросшая ольховником и красноталом. Белесая же лента Росницы лишь кое-где поблескивала из этих зарослей, спокойная и гибкая, местами такая узкая, что можно было с разгону и перепрыгнуть ее.
Такой мы привыкли видеть Росницу.
А в тот день, после ливня, речку нельзя было узнать. Переполнясь, она наплыла в обе стороны на луговины, а кое-где и на огороды и текла теперь, быстрая, злая, затопившая кусты и деревья, ошеломляюще широко.
У торчавших из воды кустов густо скапливалась грязно-рыжая пена, течением разрывало ее и уносило. И вперемешку с ней несло водой разное: бревна, копны сена, поваленные деревья, даже пчелиные ульи…
Выбежав за сады, мы увидели отца. Он стоял у самой воды. А на том берегу стоял Павлантий. Они громко, невесело о чем-то переговаривались, потом кто-то из них вдруг крикнул:
— Гляди-ко, гляди-ко…
На той стороне, где стоял Павлантий, вдоль воды, по огородам, с тревожным отрывистым ржанием бежала лошадь. Временами она бросалась к воде, даже с разгону вбегала в нее, но быстрое серединное течение, видно, пугало лошадь, и она возвращалась, устремляясь снова вдоль реки.
— Так это же наша Голубка, с бригады! — крикнул отец. — Видно, с ее малым что-то…
А «малого», Голубкиного первенца, резвого, солнечной масти, с притемнением на холке и по крупу жеребенка, несла вода. Испуганный градом, он метнулся от табуна, не разглядев за ливнем прибывшей воды, потом, видно, оступился на выемке или коряге, и течение подхватило его, сместило к стрежню.
